Аннотация. В работе представлен анализ восприятия носителями русского языка демонологических образов русского фольклора. Рассмотрение определенного восприятия выбранных персонажей прослеживается диахронически: от их мифологической природы до сегодняшнего восприятия. Для этого использованы: метод сплошной выборки из Национального корпуса русского языка и метод эксперимента. Выбранные фольклорные персонажи зачастую теряют исходные характеристики. Их образы преобразовываются в сознании носителей русского языка: на первый план выходит качественная характеристика, персонажи наделяются человеческими индивидуальными чертами.

 Ключевые слова: языковое сознание, фольклорные образы, мифологические персонажи, демонологическая лексика, мифологическая природа.

Целью исследования является выявление некоторых черт языковой картины мира носителей русского языка. Теоретическую основу работы составляют идеи К.Г. Юнга о существовании коллективного бессознательного. Именно этой идеей обусловлено обращение к фольклорным образам, персонажам славянской мифологии: лешему и водяному. Исследователь П.В. Иванов считает, что «домовой, леший и водяной входят в общее представление злого духа, составляя только местные, так сказать, его разновидности» [8, с. 49].

В работе проводится последовательная разработка анализа образов выбранных персонажей. Рассматривается их мифологическая природа, произведения художественной литературы, в которых встречаются эти персонажи, и, наконец, экспериментальная работа, показывающая восприятие выбранных персонажей носителями русского языка. Был проведен следующий эксперимент. Респондентам предлагалось придумать определения (прилагательные, причастия) к выбранным нами персонажам славянской мифологии. В эксперименте приняло участие порядка 230 респондентов: 21,5% – мужского пола, 78,5% – женского пола.

Начиная анализировать образы демонологических персонажей, обратимся к образу лешего. Во всех трудах фольклористов (А.Н. Афанасьева, С.В. Максимова, Д.К. Зеленина, С.А. Токарева, Л. Рёриха, Сл. Цешевич) подчеркивается, что в образе лешего доминируют черты лесного хозяина. Э.В. Померанцева в труде «Мифологические персонажи в русском фольклоре», опираясь на рассказы, собранные исследователями, приводит обобщенный облик лешего: «у лешего рога, козлячьи ноги (недаром он сплошь и рядом выступает как нечистый, как чёрт <…> леший мог явиться зверем, жеребцом, птицей, человеком, даже грибом. Он пугает людей хохотом, бьёт в ладоши, уносит детей, «заводит» путников» [8, с. 33].

Большая часть рассказов о лешем – былички. Наиболее часто фабула быличек такова: рассказчик видит лешего в лесу, слышит его шаги или смех, леший заводит его, пугает, недобро шутит с ним, подсаживается к нему в сани, уводит ребенка. Также о лешем повествуют бывальщины. В них говорится больше о смешном приключении. И в быличках, и в бывальщинах подчеркивается внешний вид лешего, его схожесть с чертом, а также способы поведения: пугает хохотом и путает людей в лесу.

Анализируя образ лешего в русской литературе, обращаемся к Национальному корпусу русского языка. Так как анализ образов далее и в эксперименте сосредоточен на определениях к выбранным персонажам, на данном этапе обращаемся к ним же. Удалось выяснить, что наиболее частотными являются следующие словосочетания.

Во-первых, те, которые внешне характеризуют лешего: мохнатый леший (Е.А. Бекетова (Краснова). Ночь накануне Ивана Купала. 1877–1892), косматый леший (Ирина Телицына. Жаркие волны // Столица. 1997. 10.28; А.В. Кольцов. Домик лесника. 1832).

Во-вторых, подчеркивается характер лешего: «хитрого лешего» (М.Н. Загоскин. Аскольдова могила. 1833), «злого лешего» (П.И. Мельников-Печерский. На горах. Книга первая. 1875–1881), «лукавый леший» (Е.А. Бекетова (Краснова). Ночь накануне Ивана Купала. 1877–1892).

Также интересно заметить, что из всех выбранных демонических персонажей именно леший прямо уподобляется черту. Это подтверждают следующие речевые конструкции: «Какой там, к лешему, сон!» (Борис Васильев. А зори здесь тихие. 1969), «Да, и ну их к лешему, устал я от этих статей!» (Вс. В. Иванов. Дневники. 1940–1948), «Ну какие же это к лешему результаты?» (А.И. Эртель. Волхонская барышня. 1883).

На заключительном этапе анализа обращаемся к эксперименту. Наиболее частотное определение, которое привели респонденты, – страшный (38%). Также близкие по семантике определения встречаются единично: зловещий, злой, злобный, пугающий, жуткий. Следующее по частотности определение – лохматый (26%). В списке определений респондентов часто еще находим определения, описывающие внешность: волосатый, мшистый, плешивый, косматый. Однако все они встречаются в единичном экземпляре. Также частотным является определение хитрый (21%). Однако интересно заметить, что почти также часто встречаются прилагательные, характеризующие лешего с положительной стороны – добрый (15%), также в единичном употреблении: дружелюбный, стеснительный, обаятельный, заботливый.

Именно последнее определение отличает лешего в восприятии сегодняшних носителей русского языка и мифологическую природу образа лешего. В быличках и бывальщинах леший воспринимается как хозяин леса, лукавый, путающий зашедших жителей. Наиболее вероятно, что прилагательные «страшный», «хитрый» соотносятся именно с исконными представлениями о лешем. «Добрый» и похожие по семантике определения – результат формирования новой измененной под влиянием определенных факторов культуры.

Близким образу лешего по функциям является образ водяного. Поверья о водяном нашли отражение в различных фольклорных жанрах: заговорах, быличках, бывальщинах, сказках. Чаще всего водяной в произведениях этого жанра изображается ужасающим стариком или царем. Однако уже в литературе ХIХ в. находим следующий образ: дедушка водяной (Н.П. Вагнер. Сказки Кота-Мурлыки. 1872; В.С. Соловьев. Оправдание добра. 1894-1899; П.А. Флоренский. Общечеловеческие корни идеализма. 1909). Так же, как и лешему, водяному присущи определения, указывающие на возраст и внешний вид. В данном случае они не представляют интереса. Обратимся к экспериментальным данным. Тут как раз и встречаем определение, описывающее внешнее состояние водяного – мокрый (61%). Следующие по частотности определения – скользкий (13%), грустный (13%), одинокий (13%). Последние два определения говорят об изменении восприятия образа водяного. Он, как и леший, уже не устрашающий и пугающий, а более приближен к образу человека, именно поэтому многими респондентами бессознательно выбираются определения, характеризующие внутренний мир. Такая тенденция стирания изначальных природных черт мифологических персонажей наблюдается более по отношению к водяному, чем к лешему. Возможно, объясняется это тем, что сближение образа лешего с нечистой силой обусловлено в сознании носителей русского языка еще и речевыми конструкциями, например, «к лешему».

На основании результатов эксперимента удалось выяснить, как трансформируется некоторые образы мифологических персонажей. Стираются демонологические черты анализируемых персонажей, а на первый план выносятся положительные черты либо особенности внутреннего склада.

Peculiarities of perception of folklore images in Russian language consciousness

Erlikh M.A.,
bachelor 4 courses, The Moscow City University, Moscow

Research supervisor:
Zakharova Mariya Valentinovna,
Associate Professor of the Department of Russian Language and Methods of Teaching of Philological Disciplines of the Institute of Humanities of the Moscow City University, Candidate of Philological Sciences, Associate Professor.

Annotation. Russian speakers’ perception of demonological images of Russian folklore is analyzed in the research. Consideration of a certain perception of the selected characters can be traced diachronically: from their mythological nature to today's perception. For this purpose, the method of continuous sampling from the National corpus of the Russian language and the method of experiment were used. Selected folk characters often lose their original characteristics. Their images are transformed in the minds of Russian speakers: the qualitative characteristics come to the fore, the characters are endowed with human individual traits.
Keywords: language consciousness, folklore images, mythological characters, demonological vocabulary, mythological nature.


  1. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. 896 с.
  2. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. Л., 1983. 446 с.
  3. Козлова Н.К. Восточнославянские былички о змее и змеях: Мифический любовник / Указатель сюжетов и тексты. Омск, 2000 URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/kozlova1.htm (дата обращения: 01.03.2020).
  4. Надирашвили Ш.А. Психологическая природа восприятия. Тбилиси, 1976. 256 c.
  5. Народные русские легенды, собранные А.Н. Афанасьевым. Новосибирск, 1990. 266 c.
  6. Никитина А.В. Русская демонология. СПб., 2006. 398 c.
  7. Никитина А.В., Рейли М.В. Баба-Яга в сказках Русского Севера // Русский фольклор. Т. XXXIII. Материалы и исследования. Институт Русской литературы РАН (Пушкинский Дом). СПб., 2008. С. 28–74.
  8. Померанцева Э.В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975. 191 c.
  9. Франц Мария-Луиза фон. Архетипические паттерны в волшебных сказках. М., 2007. 256 с.
  1. Arutyunova N.D. Language and the world of man. M/, 1999. 896 pages.
  2. Afanasyev A.N. Folk Russian tales of A.N. Afanasyev. L., 1983. 446 pages.
  3. Kozlova N.K. East Slavic bylichki about a snake and snakes: Mythical lover / Index of plots and texts. Omsk, 2000 URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/kozlova1.htm (date of the address: 01.03.2020).
  4. Nadirashvili Sh.A. Psychological nature of perception. Tbilisi, 1976. 256 pages.
  5. Folk Russian legends collected by A.N. Afanasyev. Novosibirsk, 1990. 266 pages.
  6. Nikitina A.V. The Russian demonology. SPb., 2006. 398 pages.
  7. Nikitin A.V., Riley, M.V. Baba Yaga in the fairy tales of the Russian North // Russian folklore. T. XXXIII. Materials and research. Institute of Russian literature RAS (Pushkin House). SPb., 2008. Page: 28-74.
  8. Pomerantseva E.V. Mythological characters in Russian folklore. M, 1975. 191 pages.
  9. Franz Maria-Louise von. Archetypal patterns in fairy tales. M., 2007. 256 pages.