Аннотация. В статье сопоставляются традиции чаепития, освещенные в романах И.С. Тургенева и в хрониках С.Т. Аксакова. В результате делается вывод о близости в понимании авторами национальной традиции и о принципиально различных творческих решениях. Тургенев стремится к созданию образа, а Аксаков к документальной фиксации факта.
Ключевые слова: И.С. Тургенев, С.Т. Аксаков, традиции чаепития, творческие решения.
И.С. Тургенев и С.Т. Аксаков – современники, люди близкой духовной культуры (с глубинным интересом к национальным формам бытия), участники литературного процесса и представители литературной среды как органически свойственной им субкультуры. Произведения писателей, выходившие приблизительно в одно время, в конце 1850-х годов, сходны по своей тематике: в центре авторского внимания – мироустройство и быт русской дворянской семьи конца XVIII – первой половины XIX века. Это романы Тургенева «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859) и «Семейная хроника» (1856), «Детские годы Багрова-внука» (1858) Аксакова. В произведениях Тургенева и Аксакова чаепитие, в числе прочих, занимает важное место как явление быта дворянской усадьбы. Интерес представляет то, как по-разному при воссоздании этой реалии проявилась творческая индивидуальность авторов.
Цель данной статьи состоит в том, чтобы рассмотреть традиции чаепития в изображении Тургенева и в описаниях Аксакова. Ракурс анализа сосредоточен на чаепитии как на социально-культурном явлении.
В середине XIX века чай был достоянием преимущественно состоятельных слоев общества. Это связано с тем, что вплоть до 1860-1880-х годов он доставлялся в Россию только сухопутным путем, крайне затратным способом. Известный экономист XIX века А.П. Субботин пишет, что на момент публикации его монографии чай составлял «самую важную фискальную статью» импортной торговли России — «более ¼ всего [годового] таможенного дохода» [3, с. 204]. Автор также отмечает политическое и общественное значение межкультурных взаимоотношений в этой области межгосударственных контактов, что способствовало установлению и развитию деловых связей с Китаем и Монголией. По образцу китайской традиции, где чайный церемониал был обязательной и органической частью дипломатических встреч и переговоров, в России «многие деловые беседы было принято вести за чаем, и это не только в коммерческих делах, но и в переговорах о делах семейных, общественных» [3, с. 205].
Во время чаепития беседа принимает более личный и доверительный характер. Приглашение к чаю нередко является знаком личного расположения хозяина к гостю, а чайная беседа предполагает, как правило, откровенность сидящих за столом. Эти данности отражены как в романах Тургенева, так и в хрониках Аксакова [2].
В романе «Рудин» Тургенев обращается к предметной детализации в изображении чаепития для углубления психологической разработки образов. Так, заинтересовавшись Дмитрием Рудиным как новой фигурой в своем окружении, хозяйка дома Дарья Михайловна Ласунская приглашает героя «откушать с ней чай»: она поздоровалась с гостем «очень любезно», «осведомилась, хорошо ли он провел ночь, сама налила ему чашку чаю, спросила даже, довольно ли сахару, предложила ему папироску» [5, V, с. 231]. По своей прихоти она приближает героя к себе в пространстве, поскольку поначалу «Рудин сел было несколько поодаль», и Ласунская «указала ему на небольшое пате́, стоявшее подле ее кресла» [5, V, с. 231]. К тому же хозяйка дома вторгается в личное пространство Рудина: «слегка наклонясь в его сторону, начала расспрашивать его об его семействе, об его намерениях и предположениях» [5, V, с. 231]. При этом Тургенев подчеркивает, что Ласунская тщательно подготовилась к утреннему свиданию за чаем: «оделась просто, но изящно» [5, V, с. 231]. Явная сценичность ее поведения иронично подсвечена репликой повествователя: «Рудин очень хорошо понимал, что она ухаживала за ним, чуть не льстила ему» [5, V, с. 231].
В «Семейной хронике» Аксакова благодушное настроение Степана Михайловича Багрова определяется чайным застольем. Проснувшись в хорошем расположении духа, Багров требует подать чай и созывает семейство: «Чаю! Где дети, Алексей, невестушка?» [1, с. 74]. Он приказывает привести внука: «Подайте Сережу» [1, с. 74]. Во время чаепития Степан Михайлович ведет «шутливые разговоры» [1, с. 74].
Писатель многажды обозначает этот семейный обычай: «Старик велел подавать чай и звать к себе семью. Он был необыкновенно ласков и весел» [1, с. 136]. При этом Аксаков последователен в предметном описании чаепития: «к пробуждению барина был накрыт стол с белою браною скатеркой домашнего изделья», на нем «кипел самовар в виде огромного медного чайника» [1, с. 78]. Автор «Семейной хроники» указывает на вкусы Степана Михайловича, любившего пить чай, заваренный крепко, и требовал «чайник, накрытый салфеткой», который «был поставлен на самовар, чашка налита полнехонько наравне с краями», в результате «ароматный напиток был так горяч, что жег губы» [1, с. 214]. При всей поэтизации описания автор-хроникер не выходит за рамки бытописания.
Таким образом, Аксаков описывает атрибуты чаепития – убранство стола, самовар, чайные приборы – в их прецедентной единичности, не развивая смысловые ассоциации. Тургенев же, напротив, последовательно нацелен на расширение символических горизонтов предметной детализации.
В романе «Дворянское гнездо» Тургенев показал, как в свое возвращение в Васильевское после заграничных странствий главный герой Федор Лаврецкий еще ощущает себя в родовом гнезде чужим человеком, гостем. Повествователь уточняет: герой «напился чаю из большой чашки; он еще с детства помнил эту чашку: игорные карты были изображены на ней, из нее пили только гости, – и он пил из нее, словно гость» [5, VI, с. 63]. Тургенев наращивает смысловую перспективу предметных деталей. С одной стороны, важна символика игорных карт, которая предполагает обращение к мотиву игры, теме случая, а также и к мотиву судьбы. С другой стороны, чашка может рассматриваться как чаша – символ «духовного просветления или знания, искупления грехов и бессмертия» и символ «тяжелой судьбы (горькая чаша)» [4, с. 107]. Указание на специальную функцию чайной чашки (из нее пили только гости) актуализирует один из сюжетообразующих мотивов романа – мотив странного.
В связи с образом двоюродной бабушки главного героя Марфы Тимофеевны Пестовой чаепитие становится знаком родного дома, где странника любят и всегда ждут близкие ему люди. Узнав о возвращении Федора Лаврецкого на родину, она осуждает поведение своей племянницы Марьи Дмитриевны Калитиной, которая ничем не «угостила» гостя, и восклицает: «приехал невесть откуда, и чашки чаю ему не дадут» [5, VI, с. 27]. Пестова сразу же приглашает Лаврецкого к столу: «станемте-ка лучше чай пить; да на террасу пойдемте его, батюшку, пить» [5, VI, с. 27]. Вслед за этим дается указание на исключительность домашнего чая: «у нас сливки славные – не то что в ваших Лондонах да Парижах» [5, VI, с. 27]. В результате чаепитие и его атрибут (сливки) становятся символами родного дома, в том числе в более широком понимании – как род и Родина.
В аксаковских хрониках чай и угощения представлены в ином ракурсе: автор сосредоточивается на описании отдельных социально-бытовых привычек семьи Багровых. Так, в «Детских годах Багрова-внука» частью семейной традиции выступает обычай пить чай «с густыми жирными сливками и сдобными кренделями» [1, с. 310]. Кроме того, завистливое, например, отношение золовок к молодой невестке и ее детям сказывается в том, что в деревенском доме Багровых с маленьким Сережей и его сестрой «поступают совсем не так», как с другими детьми, поскольку во время чаепития только других детей «угощали разными лакомствами» и «им чай наливали слаще» [1, с. 323].
В заключение следует отметить, что писатели, при общности исповедуемых культурных идеалов и традиций, по-разному шли к воплощению своего авторского задания. Тургеневу свойственна психологическая углубленность, а Аксакову – мемуарная достоверность. Тургенев стремится интенсивно расширить символические горизонты детали, а Аксаков с документальной точностью экстенсивно наращивает предметные ряды.
Traditions of tea party in image of I.S. Turgenev and in description of S.T. Aksakov
Yu.Yu. Grebenshchikov
graduate student of 1 course The Moscow City University, Moscow
Annotation. Article are compared the tea party tradition in I.S. Turgenev’s novels and in S.T. Aksakov’s chronicles. As a result, concluded that authors are closely related in national traditions, but their thoughts are different. Turgenev has primarily orientation to create an image, Aksakov actively develops factual details in his descriptions.
Keywords: I.S. Turgenev, S.T. Aksakov, tea party, imaging, description.
- Аксаков С.Т. Собр. соч.: В 5 т. Т. I. М.: Правда, 1966. 599 с.
- Лоскутникова М.Б. «Записки об уженье рыбы» С.Т. Аксакова в контексте творчества писателя // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 2018. № 4. С. 84-91.
- Субботин А.П. Чай и чайная торговля в России и других государствах. СПб.: Типография Северного Телеграфного Агентства, 1892. 722 с.
- Тресиддер Д. Чаша // Тресиддер Д. Словарь символов. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2001. С. 107.
- Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Т. V, VI. М.: Наука, 1980, 1981. 543 с., 495 с.
- Aksakov S.T. Sobr. soch.: V 5 t. T. I. M.: Pravda, 1966. 599 pages.
- Loskutnikova M.B. «Zapiski ob uzhen'e ryby» S.T. Aksakova v kontekste tvorchestva pisatelya // Nauchnye doklady vysshej shkoly. Filologicheskie nauki. 2018. № 4. Page 84-91.
- Subbotin A.P. Chaj i chajnaya torgovlya v Rossii i drugih gosudarstvah. SPb.: Tipografiya Severnogo Telegrafnogo Agentstva, 1892. 722 pages.
- Tresidder D. Chasha // Tresidder D. Slovar' simvolov. M.: FAIR-PRЕSS, 2001. Page 107.
- Turgenev I.S. Poln. sobr. soch. i pisem: V 30 t. T. V, VI. M.: Nauka, 1980, 1981. 543pages, 495 pages.