Аннотация. В статье показано, как в «Униженных и оскорблённых» Достоевский выстраивает метафорическую систему райского сада с помощью природных образов. Анализируется ядро системы: как человек может относиться к проблеме воли и свободы, порожденной Змеем. Исследовав общепринятую трактовку, что роман представляет собой симметричную структуру, состоящую из двух повествовательных нитей, автор статьи доказывает, что обе линии в целом повторяют идеал исхода из Эдема – выхода – возвращения, как указано в Библии, что отражает идеализированную духовную модель утопии Достоевского во время творческого перехода.
Ключевые слова: Достоевский, «Униженные и оскорблённые», Эдемский сад, свобода, воля.
В произведениях Достоевского описание городов, дорог и зданий занимает значительное место, а описаний природных ландшафтов сравнительно мало. Тем не менее, оно играет важную роль в сочинениях писателя. В китайских научных кругах полагают, что пейзаж у Достоевского носит религиозный характер, отражая сублимацию души героя; в России ученые считают, что природный ландшафт необходим писателям для создания утопии или картины «золотого века». Однако красивые природные пейзажи часто выделяются в отдельную категорию для изучения, при этом игнорируются динамические изменения в природной среде и их причины. Вместе с тем, на протяжении многих лет исследователи часто фокусировались лишь на «Великом пятикнижии» Достоевского, оставляя без внимания роман «Униженные и оскорблённые», который представляет собой первый полноценный роман, написанный Достоевским после каторги и возвращения в Петербург. В нем впервые устами главного героя Вани упоминался термин, наиболее похожий на «золотой век», сопровождаясь многочисленными изображениями пейзажей и намёками на библейские тексты.
Целью данной работы является выявление метафоры небесной жизни с символическими значениями, а также определение повествовательной тенденции, использующей библейский текст в качестве референции. Статья посвящена исследованию образа Эдемского сада в «Униженных и оскорблённых». С помощью методов сравнительного изучения, литературной критики и аналитического чтения мы пытаемся решить следующие задачи:
- Выбрать образы, которые могут быть связаны с метафорой Эдемского сада, изучить их символическое значение.
- Сравнить и сопоставить эти образы с содержанием и повествовательными нитями романа, исследовать их значение для художественной мысли и формы романа.
- Изучить причины, побудившие Достоевского использовать эти образы для создания романа.
Во-первых, заметим, что описания, связанные с райским садом, сосредоточены на воспоминаниях Вани и Нелли, описании Ваней природы Петербурга и живописном изложении в конце романа, представляющем персонажа в прошлом и повествовательном настоящем. В воспоминаниях образ воплощается в садах, парках с открытыми природными пространствами. Ваня во второй главе подробно описывает детство в губернской усадьбе, называя его «золотым временем»: «Тогда кругом были поля и леса...Что за чудный был сад и парк... в этот сад мы с Наташей ходили гулять, а за садом был большой, сырой лес... мы с Наташей, на берегу, держась за руки, с боязливым любопытством заглядывали вглубь и ждали, что вот-вот выйдет кто-нибудь к нам или откликнется из тумана с овражьего дна и нянины сказки окажутся настоящей, законной правдой» [1, с. 178].
Название «золотое время» тесно связан с «золотым веком» с точки зрения семантических и символических взглядов Вани, автобиографического Достоевского. О.В. Золотко, анализируя в своей диссертации источники, входящие в понятие «золотой век» Достоевского, приводит в качестве одной из его репрезентаций райскую землю [3, с. 40]. В то же время создание жизненного природного пространства через описание широкого разнообразного пространства или ландшафтов с чередующейся растительностью: «прогулка» Вани и Наташи как детей в саду, похожая на состояние Адама и Евы в Эдеме: спокойствие, многообразие, гармония, жизненная сила, любопытство и чистая любовь ко всему – все это прекрасно соответствуют раю как на внешнем, так и на духовном уровнях в Библии. Кроме того, в детских воспоминаниях Нелли о пейзаже в Италии во время путешествия с мамой и Генри, о создании «комнаты цветов» для мамы во время ее болезни тоже проявилось сходство, заключающееся в создании пространств, где между людьми и природой существуют гармоничное взаимодействие, любовь к другим и равновесие.
Интересно заметить, как приятные воспоминания о детстве героев совпадают с легендой о рождении первых людей. Жизнь в Раю не только означает начало человеческой жизни, но и неосознанные отношения между «я» (сознание Адама и Евы о своих существах) и «не-я» (рай, внешний мир). По мнению Нортропа Фрая, Эдем – это высший уровень природы, по отношению к которой в раннем наставлении Бога Адаму в Эдемском саду говорится, что человечество подчинено по своей природе [7, с. 182]. На самом деле, Адам и Ева не знали, как следовать законам «суть природы» в Саду, а просто управляли всем по Божьим указаниям. Предки человечества были интегрированы в «высшую степень природы» в Рае как недостающая часть автономного сознания и свободы воли, в этом отношении они ничем не отличались от других растений и животных в земном Рае. Только после того, как Ева была искушена Змеем и вместе с Адамом проглотила плод мудрости, у человека появилась способность к самостоятельному мышлению и свободной воле, а отсутствие у человека осознания и способности постичь эти два вида «мудрости» стало главной силой в разрушении «природы». Будь то «золотой век» предков, живших в Раю, или «золотой век» детства героев, суть их исчезновения – в чрезмерном расширении свободы воли человека, порабощении, господстве и владычестве над другими, создании границы между «я» и «не-я», расширении первого и постоянном отступлении второго, а то и его исчезновении.
Аарон Штейнберг открывает свою книгу «Система свободы Достоевского» цитатой Андрея Белого: «…об Адаме, о рае, об Еве, о древе, о древней змее, о земле, о добре и о зле…» [6, c. 8]. Цитата почти идентична метафоре Эдема, заложенной в «Униженных и оскорблённых», и непосредственно связана с проблемой человеческой свободы и сознания. Как человек должен относиться к ним? Ответ на эту проблему напрямую определяет значение «добра» и «зла», о которых идет речь.
В романе князь Валковский связывает свою личную волю и выбор с безнравственностью, которая разрастается до беспредельных масштабов. Он возвел собственную свободу в ранг главенства над другими, мысль была близка к моральному нигилизму, а дух – к небытию. Можно сказать, такой эгоизм является вульгаризацией и дьяволизацией «человекобога». Однако именно он, эта лицемерная, хитрая Змея, приводит Ваню, Наташу и других к неизбежной теме свободы и воли, к плоду дерева мудрости, ягоде самосознания. Искушение Змея – вызов людям встретиться лицом к лицу с собой и своей жаждой и границей.
Наташа решает принять искушение Змея: свободу и побег, что приводит к потере Рая с детства до момента побега. Но Наташа наконец получила свободу, долгое время подавляемую ее отцом: «Ему обидно, что без него всё это началось и разрешилось с Алёшей, а он не знал, проглядел... приписывает именно моей неблагодарной скрытности» [1, с. 230]. Первопричиной их окончательного разрыва стал контроль над свободой Наташи. «Он знал и любил девочку и не хотел и думать о том, что я когда-нибудь тоже стану женщиной. …Ему это и в голову не приходило. Теперь же, если б я воротилась домой, он бы меня и не узнал» [1, с. 230]. Здесь переход от «ребенка» к «женщине» указывает скорее на право Наташи на свободу воли и выбора, отражает различия и противоречия между восприятием отцов и дочерей. По сути, любовь старика к дочери – своего рода «фантазийная любовь». Абстрактная любовь приходит на смену конкретной, которая порождена собственными эмоциональными потребностями и желаниями старика, эгоцентрична и ориентирована на себя. А для дочери это равносильно рабству. Тот же парадокс чрезмерной, контролирующей и эксплуатирующей свободу воли любви Смита к матери Нелли возникает и в другой нити повествования: «Старик же любил дочь без памяти, до того, что замуж ее отдавать не хотел» [1, с. 336]. Обратите внимание на то, что оценка сделана частным детективом и является относительно объективной. В ней и ответе Наташи скрывается проблема: отцы одержимы, кажутся забывчивыми и самоотверженными, «без памяти» от своей любви к дочерям, но они любят своих дочерей, выполняющих их желания. Дочери – это овеществление их свободы воли. Когда самосознание дочери пытается вырваться на свободу, существование ее «я» отрицается, что приводит к всевозможным обидам и гневу, настолько сильным, что они долгое время отказываются прощать своих дочерей – поскольку с ними не обращались как с людьми, обладающими здравым умом и полной свободой воли, а как с куклами, с которыми играл их отец: У них нет никакой самостоятельности в браке. Либо любят их слишком сильно, чтобы позволить им жениться, либо родители хотят решить судьбу за своих дочерей: «Пойдешь хорошо, утвердишься крепко на своей дороге – твоя Наташа; не удастся тебе – сам рассуди!» [1, с. 191]
Отметим, что эта сцена совпадает с приездом семьи Ихменевых в Петербург, где в контрасте с бывшими красочными райскими картинами появляется городской пейзаж, мрачный и уродливый. С момента побега Наташи из дома и до примирения отца с дочерью изображение Петербурга жуткое, кажущееся непригодным для жизни: «есть переулок, узкий и темный, обставленный огромными домами... Тут второй дом направо строился и весь был обставлен лесами. Забор, окружающий дом, выходил чуть не на середину переулка» [1, с. 175-176]. Смит умирает в таком страшном месте. А Ваня, живущий в Петербурге, часто вспоминает чудесный Эдем детства, в сравнении с плохой погодой и унылой городской средой Петербурга. Мало того, описание природных особенностей Петербурга у Достоевского весьма скудное в части сюжета между побегом Наташи и примирением отца и дочери, а в сочетании с описанием плотной застройки, приведенным выше, можно даже предположить, что никаких природных ландшафтов в городе и не было. Он полон духом рабства человека над природой, притеснением воли и свободы «маленьких людей» и гнета человека над человеком. Атмосфера Петербурга сильно отличается от Эдемского сада первого типа воспоминаний и во всех отношениях является антитезой своему предшественнику: появляясь по ходу повествования, чрезвычайно современная и цивилизованная, а не просто естественная, она относится ко второму типу образов райской земли, символизирующих утрату Рая.
Подавленное отцом «я» Наташи не исчезает, а находит свое существование в любви к Алёше: «Он был слаб, доверчив и робок сердцем; воли у него не было никакой... Наташа инстинктивно чувствовала, что будет его госпожой, владычицей» [1, с. 202]. Конечно, это стремление к господству – лишь одна сторона любви Наташи к Алеше, земная; есть и другая сторона совершенно бескорыстной, щедрой любви, богоматеринская: «Я любила его как... почти как мать» [1, с. 400]. Светские, эгоистические эмоции переплетаются со священными, отчего поведение Наташи часто кажется странным и непоследовательным: в один момент она рассказывает Ване о своих подозрениях в отношении Алеши, а в следующий момент Алеша возвращается невинным и счастливым, стыдясь ее подозрений, и ей трудно смотреть ему в глаза: «Вдруг он увидал ее в углу, между шкафом и окном. Она стояла там, как будто спрятавшись, ни жива ни мертва» [1, с. 234]. Борьба между этими двумя чувствами достигает кульминации под напором «змеиного» князя, символизирующего абсолютную свободу. Измученная и собой, и внешним миром, Наташа в конце концов решает прислушаться к голосу Богородицы внутри себя: отпустить Алешу и позволить ему жениться на Кате, которую он по-настоящему любит. В этом процессе личная жажда Наташи сталкивается с ее божественными чувствами, выраженными в ее «лихорадочном» монологе. Заставив проститься с Алешей, сначала она признается Ване, что простота Алеши ее привлекает, что она хотела бы манипулировать им: «…чтоб он был мой, поскорей мой, и чтоб он ни на кого не глядел, никого не знал, кроме меня, одной меня» [1, с. 400], а потом эта паранойя превращается в набожную молитву: «Я именно любила так, как будто мне всё время было отчего-то его жалко... Было у меня всегда непреодолимое желание, даже мучение, когда я остановилась одна, о том, чтоб он был ужасно и вечно счастливым» [1, с. 400]. Подобные монологи и противоречия продолжаются на протяжении страницы. Лихорадочный лепет и самобичевание Наташи – это материализация столкновения «добра» (безусловной любви) и «зла» (личной воли и желания), победа первого над вторым также предвещает окончательное возвращение Рая: «Только когда человек досконально поймет, что такое ад, и осознает, что удовольствия, получаемые за счет господства и эксплуатации других людей или природы, на самом деле являются частью адского мира, только тогда он сможет по-настоящему вернуть себе тот мир, который был утрачен» [7, с. 107]. Прошедши испытание змеем свободы и воли, Наташа не утратила способности любить людей под искушением свободы, и по сути она предстает перед нами как Богоматерь, которая преодолевает собственные желания и предпочитает терпеть личные страдания.
Беспредельная свобода оказывается не только искушением, но и зеркалом, возможностью для пробуждения человеческого духа. Несмотря на то, что ранее Наташа рационально проанализировала «абстрактную любовь» отца и твердо заявила, что даже после возвращения назад ничего счастливого не будет, но забота и любовь к отцу наконец пересилили точный анализ своего разума, воли и свободы. Она бежит в дом отца и умоляет его о прощении. В то же время Ихменев, тронутый трагической историей матери Нелли, отбросил гордость и в итоге прощает её. Духовное освобождение сопровождается двумя символическими и взаимно соответствующими грозами, превращающимися в солнечный свет до и после эпизода, в котором Ихменев прощает свою дочь. Это второй из образов райского сада, то есть природного ландшафта, который герои на мгновение видят по ходу повествования, он символизирует повторное появление Рая. Первое происходит, когда Нелли рассказывает старику об отношениях ее матери с отцом. Эта сцена – подлинное отражение внутренней активности как деда Нелли в качестве рассказчика, так и Ихменева как слушателя: высокое самомнение, раздутый гнев, но в то же время внутренняя любовь к дочери, которую они стесняются выразить; эти две эмоции сталкиваются и нейтрализуются, как в случае конвективного столкновения, грозы, возникающей из-за сильного трения облаков. Такой природный образ, сопровождающий трагическую историю, кажется зловещим знаком несчастья матери Нелли, и Ихменев с трепетом угадывает позицию Наташи в этой роковой грозе. Но в разгар этой сложной грозы он, наконец, завершает свое внутреннее и духовное преображение, ощущает победу бесконечной любви над конечным эго, от крайнего самолюбования приходит к преодолению личных желаний и возвращению к «любви». Так мы видим солнце надежды и возрождения: «И за солнце твое, которое просияло теперь, после грозы, на нас!» [1, c. 422]. Затем Достоевский показал нам грозу над всем Петербургом: «О радость! загремел где-то гром; мало-помалу небо нахмурилось; повеял ветер, гоня перед собою клубы городской пыли. Несколько крупных капель тяжело упало на землю, а за ними вдруг как будто разверзлось всё небо, и целая река воды пролилась над городом» [1, с. 423]. Писатель не просто так описывает дождь, сравнивая грозу с рекой, спускающейся с неба, а подражая реке жизни в книге «Откровение»: «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца» [Апокалипсис, 22:1] как предвестницу повторного появления Царства Небесного и символ возвращения человечества в Эдем.
Возвращение образа Рая происходит в виде садика дома Ихменевых, который поливается любовью, полон жизни, разнообразия растений: «Этот садик принадлежит к дому; он шагов в двадцать пять длиною и столько же в ширину и весь зарос зеленью. В нем три высоких старых, раскидистых дерева, несколько молодых березок, несколько кустов сирени, жимолости, есть уголок малинника, две грядки с клубникой и две узеньких извилистых дорожки, вдоль и поперек садика» [1, с. 425]. Он является тем образом, который в первой главе романа Смит жадно надеялся видеть и чувствовать: «На столе лежали две книги: краткая география и Новый завет в русском переводе» [1, с. 176]. Ему не удалось пережить испытание свободой, выпавшее на его долю, и он не увидел возвращения Царства Небесного в Новом завете, но Ихменевы, которые являются его противоположной стороной, прошли через это испытание с любовью и терпимостью. Смерть в начале соответствует воссоединению и жизни в конце, а Новый Завет, лежащий на столе мертвых, демонстрируется наконец в сцене последней главы Апокалипсиса. В этом смысле повествовательные нити романа не просто симметричны, а представляют собой спираль духовного восхождения.
Этот образ в эпилоге не только символ райского сада. Ведь Достоевский подчеркивает присутствие семьи Ихменевых: Ваня, Наташа и Нелли возродились после многих испытаний. Автор показывает ухоженный садик, дает его точные размеры, обозначает границы, защищающие от греха. В центре внимания – ощущение пространства, наполненного людьми, которые пытаются по-настоящему любить друг друга. Вернее, это садик униженных и оскорблённых, готовых уехать из Петербурга – города власти: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное» [Евангелие от Матфея, 5:10].
Следует заметить, что «Царство Небесное» – скорее всего идеальное и духовное государство для униженных и оскорблённых и для Достоевского. Писатель пытается выразить свое понимание свободы, идеализированную модель этого понятия показать в Наташе, увидев в ней качества святой Девы, неразрывную связь между этим образом и Раем, о чем свидетельствует Д.Л. Лихачёв: «Древнерусское слово сад имеет два значения: 1. Богоматерь 2. Рай, символизировавший вечную весну, вечное счастье, обилие, довольство, безгреховное состояние человечества. Последнее и позволяет объединить образ Рая с образом Богоматери» [4, с. 57]. Поэтому метафора Эдемского сада дает Достоевскому возможность выразить надежду – принять других с любовью православной Богородицы, терпеть других, даже посвятить им себя, достичь нравственного равновесия, всё для душевного и духовного баланса. Впоследствии Фёдор Михайлович отметил в своем «Дневнике писателя»: «Напротив, самая высшая свобода – не копить и не обеспечивать себя деньгами, а «разделить всем, что имеешь, и пойти всем служить». Если способен на то человек, если способен одолеть себя до такой степени, – то он ли после того не свободен? Скажут, что это фантазия, что это «русское решение вопроса» – есть «царство небесное» и возможно разве лишь в царстве небесном» [2, с. 62]. Интересно, что название этого раздела – не что иное, как «русское решение». Столкнувшись с проблемой «сегодняшнего зла», Достоевский здесь решительно отвергает европейское течение «идеального социализма», которое под идеологией социальной справедливости и лозунгом «сделать все лучше» на самом деле разрушает все цивилизации. Затем Достоевский представил свои собственные нравственные идеалы, утверждая, что Европа нуждается в нравственном и духовном возрождении, а не в новых революциях. Однако 16 лет назад писатель уже четко и эвфемистично выдвинул «религиозно-теократическую утопию» в романе через образ Эдемского сада. Он считал, что в основе построения универсально прекрасного и гармоничного общества лежит не закон или изменения в политической форме, а духовность, в области которой пройдёт реформа. Нужно повышать нравственный уровень человека, его понимания о любви, полностью утверждая её важность. В поздних произведениях эта позиция часто выражается в абсурдности поведения радикалов, например, в трагедии членов группы в романе «Бесы», в противовес образу «Мадонны», например, Сони в «Преступлении и наказании». Используя метафору земли-рая, Достоевский взывает к духу и душе людей, напоминая им о пророчестве грядущего Царства Божьего и пробуждая их.
Подведем итоги – роман сосредоточен на мифопоэтике сада-рая и объединяет в себе и «симметричную композицию романа (история матери Нелли и судьба Наташи)» [5, с. 303], и любовные треугольники. Основная структура романа может быть представлена как выход из Эдема и возвращение в Эдем, а тема – как Ева, представительница человечества, сталкивается с искушением Змея-князя, представителя абсолютной свободы, и пытается найти способ существования для себя и других в заблуждении абсолютного «я» и нигилизма. Православная, богоматеринская любовь к другим – вот то идеальное состояние человеческого духа, с помощью которого Достоевский пытался решать вопрос о свободе воли человека и раскрыть восстановление «золотого века» в его глазах для продолжения духовной культуры Европа и России.
Список литературы:
- Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах: Том 3. М.: Наука, 1972. Т. 3. 546 с.
- Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах: Том 25. М.: Наука, 1983. 474 с.
- Золотько О.В. Образ «золотого века» в творчестве Ф.М. Достоевского: дис. ... канд. филол. наук: 10.01.01 / Золотько Ольга Вячеславовна. М.: 2017. 226 с.
- Лихачев Д.С. Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст. 3-е изд., испр. и доп. изд. М.: «Согласие». ОАО «Типография «Новости», 1998. 472 с.
- Фёдорова Е.А. «Унижённые и оскорбленные» как экспериментальный роман Ф.М. Достоевского // Ученые Записки Новгородского государственного университета, 2021. №3(36). С. 303-306.
- Штейнберг А.З. Система свободы Ф.М. Достоевского. Париж: YMCA-PRESS 11, rue de la Montagne-Ste-Genevieve. 147 с.
- [加]弗莱著,郝振益等译,伟大的代码:圣经与文学[M].北京:北京大学出版社, 1997. 313 c.
«Garden of Eden» as a metaphor in F.M. Dostoevsky's «Humiliated and Insulted»
Li Wenjing,
undergraduate of 2 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Kondratova Tatyana Ivanovna,
Associate Professor of Chinese Language, Institute of Foreign Languages of the Moscow City University, Candidate of Philological Sciences, Associate Professor
Abstract. The article shows how in «Humiliated and Insulted» Dostoevsky builds a metaphorical system of the Eden with the help of natural images. The core of the system is analysed: how can man face the problem of will and freedom generated by the Snake. It is generally accepted that the novel is a symmetrical structure consisting of two narrative threads, but we proved that both lines generally repeat the ideal of exodus from Eden – exit – return, as stated in the Bible, which reflects Dostoevsky's idealised spiritual and religious model of utopia during his turning point of writing.
Keywords: Dostoevsky, «Humiliated and Insulted», Eden, freedom, will.
References:
- Dostoevsky F.M. Complete Works in Thirty Volumes: Vol. 3. Moscow: Nauka, 1972. 546 p.
- Dostoevsky F.M. Complete Works in Thirty Volumes: Vol. 25. Moscow: Nauka, 1983. 474 p.
- Zolotko O.V. The image of the «golden age» in the works of F.M. Dostoevsky. Dissertation of the candidate of philological sciences: 10.01.01 / Zolotko Olga Vyacheslavovna. Мoscow: 226 p.
- Likhachev D.S. Poetry of gardens. To the semantics of garden and park styles. Garden as a text. 3rd edition, revised and expanded. Мoscow: «Consent». Printing House Novosti, 1998. 472 p.
- Fedorova E.A. «Humiliated and Insulted» as an experimental novel by F.M. Dostoevsky // Academic Notes of Novgorod State University, 2021. №3(36).: 303-306.
- Steinberg A.Z. The System of Freedom of F. M. Dostoevsky. Paris: YMCA-PRESS 11, rue de la Montagne-Ste-Genevieve. 1980. 147 p.
- Frye H.N, Hao Zhenyi and others. The Great Code: The Bible and Literature. Beijing: Peking University Press, 1997. 313 p.