Аннотация. В данной статье исследуется стилистическое своеобразие рассказа В.В. Набокова «Рождество», который является ярким примером мастерства автора в создании текста. Целью исследования является анализ стилистических приемов, используемых Набоковым, и их влияние на целостное восприятие произведения читателем. Также в статье рассматриваются лексика, синтаксис и образность, которые создают уникальную атмосферу и эмоциональный фон рассказа. Особое внимание уделяется использованию метафор, символов и аллюзий, которые обогащают текст и придают ему глубину. В статье также анализируется структура рассказа и его композиционные особенности, такие как использование временных и пространственных переходов, которые способствуют созданию динамичного и напряженного сюжета. В заключительной части статьи подводятся итоги проведенного анализа, резюмируется, что стилистическое своеобразие рассказа «Рождество» Набокова не только подчеркивает индивидуальность автора, но и создает уникальную художественную реальность, в которой читатель может глубже осознать сложность человеческих эмоций и отношений. Статья будет полезна для широкого круга читателей, интересующихся творчеством Набокова и вопросами стилистики в литературе.
Ключевые слова: тема жизни и смерти, символ, антитеза, конфликт, лейтмотив, стилистическое разнообразие текста, художественное пространство.
В.В. Набоков (1899-1977 г.) – один из самых популярных и важных для мировой литературы русских авторов-эмигрантов. Поэтика Набокова очень разнообразна, и можно последить, как сильно она меняется от наиболее ранних романов «Машенька» (1926 г.), «Защита Лужина» (1930 г.), «Камера обскура» (1933 г.) к наиболее известным его проведениям «Приглашение на казнь» (1936 г.), «Дар» (1938 г.), «Истинная жизнь Себастьяна Найта» (1941 г.), «Лолита» (1955 г.), «Ада, или радости страсти» (1969 г.), «Лаура и её оригинал» (1975-1977 г.). Можно отметить несколько основных особенностей трансформации поэтики писателя: язык постепенно становится сложнее, сюжет уходит на второй план, в то время как форма начинает играть почти определяющую роль. Однако есть определенные приемы, которые у Набокова остаются почти постоянными и даже, можно сказать, становятся неотъемлемыми элементами произведения. Например, это интертекстуальность – почти любой текст Набокова насыщен аллюзиями и ремисценциями на произведения русских классиков (и не только). Конечно, это и игра с читателем – Набоков не раз отмечал, что для него важно поставить читателя в равное с ним (писателем) положение, это является ключом к пониманию многих текстов Набокова. Эти все аспекты достаточно подробно были не раз разобраны исследователями творчества автора. Но есть еще как минимум один не менее важный феномен поэтики В.В. Набокова – стилистическое многообразие его текстов, как это определял сам писатель, «стилистический колорит». В этом и заключается актуальность исследования – произведение анализируется именно через призму стилистических особенностей текста и рассматривается то, каким образом они влияют и на содержание рассказа, и на форму художественного пространства рассказа, как способствуют пониманию произведения и выявлению новаторства В.В. Набокова – расхождения этого рассказа с существующей «литературной традицией Рождественских произведений 19-20 веков».
Практическая значимость этой работы состоит том, что материалы данного исследования могут послужить в качестве методического плана для имманентного и интертекстуального анализа текста, опирающегося именно на стилистический уровень текста. Одним из примеров может служить Всероссийская олимпиада школьников (ВсОШ) по литературе, где на всех 4 этапах (школьном, муниципальном, региональном и заключительном) участникам предлагается выполнить целостный анализ текста. Опираясь на материалы этой статьи, обучающиеся, (которые готовятся к названной олимпиаде), и их преподаватели могут найти ключ к интерпретации любого произведения и использовать это как подход к тексту, призму, через которую они получат возможность представить точный, яркий и оригинальный взгляд на текст. Это позволит им написать действительно хороший анализ текста и получить соответствующий высокий балл.
Анализируемый текст представляет собой один из рассказов Владимира Набокова (Сирина), предвосхищающих его мировые произведения и, наверное, в особенности, роман «Приглашение на казнь». Как известно, у Набокова бабочка становится его литературной подписью и уникальным знаком и символом, подчеркивающим лейтмотив вечной темы жизни и смерти. И этот рассказ не исключение. Как отмечает К.М. Баранова в статье «Ведущие лейтмотивы ранней американской словесности и их влияние на современную литературу»: «...лейтмотивы не существуют в отрыве один от другого. Все они взаимосвязаны, причём правомерно даже говорить о том, что возникновение одного лейтмотива может определяться потребностями другого или вытекать из интерпретации третьего и т.д.» (2, с. 11). Поэтому упомянутый лейтмотив будет также важен для понимания текста многих романов Набокова в годы более позднего творчества. Так, к примеру, и в рассказах «Пильграм», «Удар крыла» метафоричность и символика бабочки становится неотъемлемым элементом произведения.
Первая часть рассказа наполнена противопоставлением, которое выражается в том числе в антитезе прошлого и настоящего. У главного героя Слепцова случилось большое несчастье. Автор пока не открывает нам, какое именно – он начинает свою «игру» с читателем, проявляющуюся и на стилистическом, и на лексическом уровнях. Внимательно посмотрев на первые предложения текста, мы можем заметить некоторую отсылку к рассказу А.П. Чехова «Тоска». У обоих героев рассказов случилось несчастье, и они глубоко это переживают. Иона не может рассказать о своём несчастье кому-либо, так как его никто не хочет слушать, и он «изливает душу» своей лошади. Лошадь становится ему ближе, чем окружающие его люди. А Набоков, можно сказать, в какой-то степени пародирует и использует развернутую метафору: Слепцов «доверяется» не знакомой мебели, а нежилому углу: «именно он толково, ласково поддерживает тебя…» [5, с. 1]. И важно отметить, что действия обоих этих рассказов начинаются вечером.
Таким образом, отгадав эту аллюзию на рассказ А.П. Чехова, мы можем предположить, какое несчастье случилось у героя – у него умер близкий человек, его сын. Уже в первой части мы наблюдаем конфликт прошлого и настоящего, то, что было тогда, – летом и то, что сейчас есть, – зимой. Этот нежилой угол, в который садится Слепцов, символизирует собой столкновение, наверное, счастливого прошлого – с сыном и трагичной действительности – без сына. Это подчеркивается тем, что с сыном они жили в главном доме – «где жили летом» [5, с. 1], и теперь зимой – «теперь, однако загроможденной сугробом» [5, с. 1], когда сына нет, он поселился в смежном флигеле. Мы видим, что Набоков, используя разнообразные эпитеты и прием олицетворения, описывает вечер, наступающую ночь не как бытовое, ежедневное явление, а как что-то особенное, мифологическое: «Комната плавала во тьме, в окно, сквозь стеклянные перья мороза, густо синел ранний вечер…» [5, с. 1].
Важно отметить, что дважды повторяется словосочетание «плюшевый стул». Этот образ не раз появляется в литературе XIX-XX веков и символизирует недолговечность человеческой жизни. Но возникает вопрос, почему именно плюшевый стул? Слово «плюшевый» повторится ещё раз в конце, что также будет важно прокомментировать. Можно предположить, что мир, в котором живёт герой, после смерти сына становится для него искусственным, наигранным, дешёвым спектаклем, лишённым всякого смысла. Слепцов оглушен, ошеломлен потерей сына, его чувства притуплены, и звук как будто бы почти исчезает из текста: слуга «беззвучно опустил на нее шелковую клетку: розовый абажур» [5, с. 1]. Об этом нам также говорит оксюморон «мягко скрипнув дверью» (скрип обычно ассоциируется с неприятным и резким звуком), катахреза «седой еж» подчеркивает его отстранённость и даже, может быть, некую дихотомию, контраст между его внутренними переживаниями и внешней безучастностью. Как отмечает И.В. Стекольщикова, подобная работа с цветом и приемом оксюморона зачастую помогает автору «подчеркнуть неожиданность развития событий и вообще противоречивую сущность человеческого бытия» [6, с. 11]. Также на это «работает», например, и синтаксический параллелизм: «Он растопырил пальцы, белая чешуйка треснула…» [5, с. 1]. И тут же даже присутствует психологический параллелизм: мы можем предположить: то, что происходит с чешуйкой, то происходит и с сущностью Слепцова.
Однако предложение, с которого начинается вторая часть, является постепенным переходом из застывшего состояния, в котором пребывал Слепцов, в состояние «пробуждения». Набоков использует градацию: «Он удивлялся, что еще жив, что может чувствовать, как блестит снег, как ноют от мороза передние зубы…» [5, с. 2]. Затем мы видим, что главный герой начинает что-то чувствовать, замечать, осознавать потерю: «Горько, гневно столкнул…», «всею жизнью наполненный гроб…» [5, с. 2], вспоминать сына и то, как все было летом, когда его сын был еще жив. Автор использует ретроспективу для усиления эффекта: «Совсем недавно, в Петербурге, – радостно, жадно поговорив в бреду о школе, о велосипеде, о какой-то индийской бабочке, – он умер…» [5, с. 2], – в предложении мы видим слово «радостно» и слово «умер». И радостный пейзаж «блистательного мороза» [5, с. 2], «белые купола клумб» [5, с. 2] и «сияющий высокий парк» [5, с. 2] сменяется пейзажем холодным и безжизненным (гроб, склеп). Также важно сказать, что именно здесь Набоков вводит символ бабочки, но для Слепцова пока это только напоминание о сыне.
Однако церковный крест в конце второй части кажется Слепцову надеждой. Он пытается унять своё горе, но посещение могилы сына не приносит ему утешения. Важно отметить, что он чувствует себя ближе к сыну не там на погосте, а около дома, где есть важное для него воспоминание о сыне – летние следы под снегом. Это символизирует постоянную борьбу внутри него – борьбу реальности и воспоминаний о сыне. Антитеза это подчеркивает: «летом, погожий день, светлых деревьев, потемневшей от солнца, о велосипеде индийской бабочкой, от кисеи еще пахло летом, травяным зноем … «противопоставлено»: толстый, пушистый снег…, белокаменный склеп, белые крыши, незримым холодком из гулких железных сеней…» [5, с. 1]. Также здесь присутствует противопоставление белого – символа чистоты, истины, невинности и божественности и черного – цвет мглы и зла, (сразу вспоминается черная мантия Воланда в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»). Мы видим, как прошлое, которое представлено в рассказе следующим образом: «нашел тетради, расправили, коробку из-под английских бисквитов с крупным индийским коконом, стоившим три рубля, рванный сачок – кисейный мешок на складном обруче, и от кисеи еще пахло летом, травяным зноем, шелком отливали под стеклом ровные ряды бабочек» [5, с. 2] тесно взаимосвязано с настоящим и даже противопоставлено ему: «Теперь они давно высохли» [5, с. 3]. И этот конфликт зимы – символа смерти, и лета – символа жизни, является еще одним конфликтом рассказа. Слепцов не понимает, как ему воспринимать новую реальность, он не узнаёт свой дом, всё кажется ему чужим, когда входит туда один – без сына: автор использует инверсию: «мебель в саванах казалась незнакомой; вместо люстры висел с потолка не звенящий мешок…» [5, с. 2]. Орнаментализм подчёркивает это: «дверь с тяжелым рыданием раскрылась» [5, с. 3].
Очень важно отметить, что Набоков использует кольцевую композицию в своём рассказе. Действие рассказа начинается и заканчивается вечером, вернее наступающей ночью – ночью перед рождеством. И при этом каждая из четырех частей рассказа соответствует состоянию героя. Автор, как и в начале текста, описывает ночь как что-то совершенно потрясающее: «Ночь была сизая, лунная; тонкие тучи, как совиные перья, рассыпались по небу, но не касались легкой ледяной луны. Деревья – груды серого инея» [5, с. 3] и невероятно красивое с эстетической точки зрения, но в то же время и как период, когда граница между фантастикой и реальностью становится зыбкой и практически исчезает, – время таинственное, мистическое, заставляющее ждать какого-то чуда. Это такая возникающая на стилистическом уровне отсылка к Э.Т.А. Гофману, да и в целом к немецкому романтизму, а именно ему свойственно чудо в ночь Рождества – это позволяет нам выйти с помощью стилистики на уровень формы, а затем и на смысловой уровень текста. И в этом описании мы снова замечаем очень важную деталь: «в жарко натопленной плюшевой гостиной» [5, с. 3].Такое описание вроде как должно говорить нам об уюте и домашнем тепле, но нет – Слепцов разбирает вещи сына, читает о нём записи, что наполняет его душу на какое-то время теплом: «Слепцов поднял голову, проглотил что-то – горячее, огромное» [5, с. 3], однако снова он испытывает боль и разочарование: «я ведь никогда не узнаю...» [5, с. 3]. Мы наблюдаем отрывочность, фрагментарность в речи героя – его слова проникнуты невыразимой болью, с которой он не может справиться: «Я больше не могу...» – простонал он, растягивая слова, и повторил еще протяжнее: – не – могу – больше…» [5, с. 3]. Нужно отметить, что, как это и свойственно поэтике Набокова, в его тексте не присутствует явное сопереживанию своему герою – он творец и бог, который создаёт мир, в котором действуют его законы. Он, с одной стороны, скрывается – не выражает какие-либо свои чувства, но в то же время он «присутствует» везде и наблюдает за внутренними чувствами главного героя.
Еще одна немаловажная деталь – слово плюшевый, которое мы видим в начале рассказа и в конце, и которое становится лейтмотивом рассказа: «на низкий плюшевый стул, в углу, на плюшевом стуле, натопленной плюшевой гостиной» [5, с. 3]. И что происходит? В начале рассказа плюшевым был только стул, а теперь плюшевым становится всё пространство, в котором находится герой произведения. Можно предположить, что всё происходящее кажется ему фальшивым и неестественным, а мир искусственным дешёвым спектаклем, выходом, освобождением, из которого является смерть, несущая с собой бессмертие (что, например, будет важно в «Приглашении на казнь»). Таким образом, Набоков подводит нас к концу рассказа, в котором смерть может быть приравнена к рождеству – рождению, смерть может стать рождением, мы видим в рассказе: «Завтра Рождество, – скороговоркой пронеслось у него в голове. – А я умру. Конечно. Это так просто. Сегодня же…» [5, с. 3]. «Собственно ценностная оценка есть эмоционально-интеллектуальное выявление ценностного значения воспринимаемого / переживаемого / осмысляемого в виде суждения вкуса, приговора совести, символа веры, медитативного суждения. Проявляя себя не просто «наблюдателем» идентифицируемой и описываемой им ситуации опорного мира по вектору принятой точки зрения, субъект имманентно конструирует некоторые пропозитивные смысловые структуры в их социальной предназначенности и межперсональной реализации, что наделяет их такими качествами, как диалогичность, полифония и эмпатия» [4, с. 210], – отмечает Викулова. Так и у Набокова, с одной стороны, это становится удивительно символично, но в то же время неестественно и ужасно – это настоящая трагедия для Слепцова. Тут мы видим отсылку к литературной традиции Рождественских рассказов, их сюжету и героям. Вспомним «Рождественскую песнь в прозе» и Скруджа Ч. Диккенса, рассказ Ф.М. Достоевского «Мальчик у Христа на елке» и многие другие произведения. И как мы помним, герои этих произведений умирают в ночь перед Рождеством. Однако давайте посмотрим, следует ли Набоков этой традиции и как это проявляется в том числе на стилистическом уровне?
«Завтра Рождество, – скороговоркой пронеслось у него в голове. – А я умру. Конечно. Это так просто. Сегодня же…» [5, с. 3] – cмерть – это конец, конец предложения – конец жизни, однако название рассказа «Рождество» говорит нам об обратном. «Слепцов зажмурился, и на мгновение ему показалось, что до конца понятна, до конца обнажена земная жизнь – горестная до ужаса, унизительно бесцельная, бесплодная, лишенная чудес...» [5, с. 3] – это предложение подтверждает правильность мысли – Слепцову «на мгновение показалось». Также обращает на себя внимание словосочетание «Слепцов зажмурился» – в некоторой степени это контекстуальный плеоназм. Мы понимаем то, что Слепцов – говорящая фамилия, и то, почему у Слепцова нет имени. Как известно, потеря имени – потеря личности. Но, что также важно отметить, Слепцов хотя, может, и «не видит», но слышит: «щелкнуло что-то – тонкий звук – как будто лопнула натянутая резина» [5, с. 3]. Елка также символизирует возрождение, уход старого и рождение нового – чудо всё-таки произойдёт, но Слепцов услышит это чудо, и лишь затем «откроются его глаза» – он прозреет, не физически, конечно, но духовно. И чудо действительно происходит – зимой рождается бабочка, а значит жизнь преодолевает смерть: «торчит прорванный кокон, а по стене, над столом, быстро ползет вверх черное сморщенное существо величиной с мышь…» [5, с. 3].
В работе Н.С. Степановой мы находим: «Бабочкам, которые в своем необыкновенном разнообразии вьются и порхают по страницам книг Набокова, посвящены исследования и профессиональных литературоведов, и профессиональных биологов», «аглая; темно-коричневая, украшенная тонким, белым зигзагом с изнанки, тэкла; розово-оливковый сфинкс; сказочно-прекрасные катокалы; темно-коричневая с лиловизной болория; гонобоблевая желтянка, отороченная черным и розовым; великолепные смуглые сатириды-энеисы и другие, и другие…» [1, с. 252] – тема бабочек у Набокова производит впечатление неисчерпаемости». Так и в этом рассказе насекомое, символизирующее собой человека: «И крылья – еще слабые, еще влажные – все продолжали расти, расправляться, вот развернулись до предела, положенного им Богом» [5, с. 3] – сморщенное существо на наших глазах превращается в «громадную ночную бабочку, индийский шелкопряд, что летает, как птица, в сумраке, вокруг фонарей Бомбея» [5, с. 3]. Мы можем предположить, что подобное произойдёт и со Слепцовым – он оживёт, переродится, не умрёт, но сбросит свой кокон.
Таким образом и выстроена стилистика художественного мира рассказа, построенного на постоянной борьбе – конфликте жизни и смерти, противопоставлении прошлого и настоящего, на метафорах и лейтмотивах, проходящих через произведение, важных деталях, способствующих пониманию рассказа и творчества В.В. Набокова в целом.
Список литературы:
- Абашева Д.В., Алексеев А.В., Алешина Л.Н. [и др.]. Птица как образ, символ, концепт в литературе, культуре и языке: Коллективная монография // Департамент образования города Москвы, Московский городской педагогический университет, Институт гуманитарных наук. М.: Книгодел, 2019. 504 с. (Природный мир в пространстве культуры). (дата обращения: 08.12.2024).
- Баранова К.М. Ведущие лейтмотивы ранней американской словесности и их влияние на современную литературу // Вестник МГПУ. Серия: Филология. Теория языка. Языковое образование, 2011. №1(7). С. 8-13. (дата обращения: 28.11.2024).
- Берберова Н.Н. Курсив мой: автобиография. М.: ACT, 2009. 683 с.
- Викулова Л.Г. Семиометрия рефлексии о ценностях современного общества / Л.Г. Викулова, Е.Ф. Серебренникова, О.А. Кулагина // Лингвистика и аксиология. Этносемиометрия ценностных смыслов. М.: Тезаурус, 2011. С. 196-230. (дата обращения: 08.12.2024).
- Набоков В.В. Рождество. (дата обращения: 12.11.2024).
- Стекольщикова И.В. Лексическое своеобразие романов Маргерит Дюрас и особенности его передачи при переводе (на материале русских и английских переводов романов): специальность 10.02.20 «Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание»: автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук / Стекольщикова Ирина Витальевна. М.: 2008. 23 с. (дата обращения: 04.11.2024).
A holistic perception of a work through the prism of the stylistic originality of the text (based on V.V. Nabokov's story «Christmas»)
Ermilin N.D.,
bachelor of 3 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Stekolshchikova Irina Vitalievna,
Professor of the Department of English and Intercultural Communication at the Institute of Foreign Languages, Moscow City University, Doctor of Philological Sciences, Associate Professor
Abstract. This article explores the stylistic uniqueness of V.V. Nabokov's short story «Christmas», which serves as a vivid example of the author's mastery in text creation. The aim of the study is to analyze the stylistic devices employed by Nabokov and their impact on the reader's holistic perception of the work. The article also examines the vocabulary, syntax, and imagery that create a unique atmosphere and emotional backdrop for the story. Special attention is given to the use of metaphors, symbols, and allusions, which enrich the text and lend it depth. Additionally, the structure of the story and its compositional features are analyzed, such as the use of temporal and spatial transitions that contribute to the creation of a dynamic and tense plot. The concluding section of the article summarizes the analysis, asserting that the stylistic uniqueness of Nabokov's «Christmas» not only emphasizes the author's individuality but also creates a unique artistic reality in which the reader can more deeply comprehend the complexity of human emotions and relationships. The article will be useful for broader audience interested in Nabokov's work and questions of stylistics in literature.
Keywords: theme of life and death, symbol, antithesis, conflict, leitmotif, stylistic diversity of the text, artistic space.
References:
- Abasheva D.V., Alekseev A.V., Aleshina L.N. [et al.]; The Bird as an Image, Symbol, Concept in Literature, Culture, and Language: Collective Monograph // Department of Education of the City of Moscow, Moscow City University, Institute of Humanities. Moscow: Knigodel, 2019. 504 p. (date of the address: 08.12.2024).
- Baranova K.M. Leading Motifs of Early American Literature and Their Influence on Contemporary Literature. Text: electronic // Bulletin of MGPU. Series: Philology. Language Theory. Language Education, 2011. №1(7).: 8-13. (date of the address: 28.11.2024).
- Berberova N.N. My Italics: Autobiography. Moscow: ACT, 2009. 683 p.
- Vikulova L.G. Semiometry of Reflection on the Values of Modern Society / L.G. Vikulova, E.F. Serebrennikova, O.A. Kulagina // Linguistics and Axiology. Ethnosemiometry of Value Meanings. Moscow: Thesaurus, 2011.: 196-230. (date of the address 08.12.2024).
- Nabokov V.V. Christmas. (date of the address: 12.11.2024).
- Stekolshchikova I.V. Lexical Uniqueness of the Novels of Marguerite Duras and Features of Its Conveyance in Translation (Based on Russian and English Translations of the Novels): Specialty 10.02.20 «Comparative-Historical, Typological, and Comparative Linguistics»: Author's Abstract of Dissertation for the Degree of Candidate of Philological Sciences / Stekolshchikova Irina Vitalievna. Moscow: 2008. 23 p. (date of the address: 04.11.2024).