Аннотация. В статье раскрывается сущность понятия «книдский миф», рассматриваются модификации книдского метасюжета, представлен анализ сюжета повести И.С. Тургенева «Клара Милич» в свете книдского мифа. Поставлен вопрос о гипотетической роли мистического экфрасиса в повести. Выявлены черты основных героев книдского метасюжета: жертвы и мистического существа.
Ключевые слова: книдский миф, миф о Пигмалионе, Афродита (Венера), оживающая статуя, мистический экфрасис.
Термин «книдский миф» вошел в литературоведческий обиход после работы Ростислава Шульца «Пушкин и Книдский миф» (1985). Но еще ранее, в 1933 г., датский ученый Христиан Блинкенберг в работе «Книдия» использовал этот термин для «обозначения фабулы преданий о любовниках Праксителевой Афродиты Книдской» [2, с. 177]. Великий скульптор создал две статуи: Афродита одетая и Афродита обнаженная. Жители острова Кос обратили внимание на более целомудренное изображение богини, тогда как на малоазийском полуострове Книд установили ее другую версию. Образ обнаженной богини стал весьма известен, и Книд стал одним из центров поклонения прекрасной богине.
В античной мифологии известен миф о Пигмалионе, о легендарном царе Кипра, создавшем из слоновой кости статую прекрасной женщины, в которую он влюбился. Пигмалион всегда почитал Афродиту, вел целомудренный образ жизни и заслужил благосклонность богини. Услышав его мольбы послать ему такую же возлюбленную и убедившись в искренности его чувств, Афродита вдохнула жизнь в статую. Этот сюжет приобрел значительное распространение в изобразительном искусстве и литературе.
Мифы об Афродите изображают ее покровительницей влюбленных, жестоко наказывающей тех, кто отказывается от ее дара – любви. Миф, связанный с оживлением статуи Афродиты, отомстившей своему хюбристическому поклоннику, который решил провести ночь в объятиях изваяния, получил название книдского. Р.Г. Шульц считает книдский сюжет инверсией сюжета о Пигмалионе.
Самые ранние литературные воплощения книдского мифа принадлежат Лукиану из Самосаты (рассказы «Панфея, или статуи» и «Две любви»). В рассказе «Две любви» описано сумасшествие и самоубийство осквернившего статую молодого человека, любовь которого переросла в неконтролируемую страсть.
Образы оживающих мстящих статуй возникали в результате столкновения эпохи античного язычества и новой христианской религии (см. о мифореставрационном методе: [3], [4]). «Косные истуканы, принадлежащие к гибнувшей религии, временами, казалось, оживали: в первых веках нашей эры, особенно при Юлиане Отступнике, наблюдался рецидив язычества, а с ним как бы оживали и прежние кумиры» [8, с. 79].
Книдский бродячий сюжет стал известен в разных странах, все более отходя от первоначального – месть статуи – и превращаясь в миф о ревнивой языческой богине, а потом – и бесовке, соблазняющей и доводящей до погибели. «Если в мифе о Пигмалионе по мановению Афродиты оживает изваяние, которое разделяет любовь мужчины, то в бродячем сюжете Книдского мифа с веками происходит заметная трансформация, влекущая за собой демонизацию Афродиты-Венеры», – пишет Р.Г. Шульц [7, с. 34].
Своеобразная модификация книдского мифа представлена в романе французского чернокнижника, писателя и предсказателя Жака Казота «Влюбленный дьявол» (1772). Наиболее яркий пример канонизации традиции во французской литературе – повесть П. Мериме «Венера Илльская» (опубликована в 1837), в которой статуя Венеры оживает и мстит незадачливому герою, женившемуся по расчету. Субститутом мифологической вины героя (любовного вызова богине со стороны смертного) в повести является также надетое на палец статуи кольцо, предназначавшееся невесте.
Р.Г. Шульц находит отголоски книдского мифа и в «Фаусте» Гете, в произведениях А.С. Пушкина, таких как «Медный Всадник», «Домик в Коломне», «Каменный гость», «Пиковая дама», «Выстрел», «Гробовщик», а также некоторых других, замечает, что они отражают «книдско-фаустовскую» традицию в творчестве Пушкина [7, с. 222] (По нашему мнению, к модификациям книдского сюжета можно причислить также повесть А.К. Толстого «Упырь», его поэму «Портрет», некоторые мотивы лирики А.Н. Апухтина, сюжет сна Марфеньки в романе И.А. Гончарова «Обрыв».). Не удивительно, что Тургенев, почитатель и наследник Пушкина, продолжил эту традицию в своем творчестве.
В произведениях И.С. Тургенева современное литературоведение выделяет группу «таинственных повестей», к ним, по мнению многих исследователей, примыкают «Фауст» и «Клара Милич (После смерти)», таинственные события в сюжете которых получают и мистическую, иномирную, и рационалистическую интерпретацию. На наш взгляд, обе названные повести являют причудливое переплетение фаустианской темы с книдским сюжетом.
Повесть «Фауст», с ее рамочными элементами и интертекстом, на фаустианскую тему ориентирована эксплицитно, повесть же «Клара Милич» открывается фаустианской темой в характеристике, которая знакомит читателя с главным героем. Он, «подобно отцу, верил, что существуют в природе и в душе человеческой тайны, которые можно прозревать, но постигнуть – невозможно» [6, с. 69]. Имя Яков, означающее «идущий следом», герой получил в честь ученого Якова Брюса, при жизни считавшегося оккультистом, чернокнижником, алхимиком. Как бы в продолжение занятий своего отца, «инсектонаблюдателя», занимавшегося энтомологией, ботаникой, химией, Яков устроил себе что-то вроде фотолаборатории с различными химикатами.
Центральных героев произведений, сюжеты которых восходят к книдскому мифу, по характеру действий этих персонажей и месту, занятому ими в конфликте, можно разделить на две группы: жертвы и агрессивные мистические существа. Анализируя модификации книдского метасюжета в произведениях западной литературы («Влюбленный дьявол» Ж. Казота, «Венера Илльская» П. Мериме, некоторые рассказы Э. По, например, «Овальный портрет»), а также в произведениях русской литературы («Упырь» А.К. Толстого, «Медный Всадник», «Домик в Коломне», «Пиковая дама», «Выстрел» А.С. Пушкина), мы получаем возможность обобщить некоторые черты героя, оказавшегося во власти сверхъестественного.
По мнению И.Л. Золотарева, Яков Аратов, герой повести «Клара Милич», – это «отшельник, романтик и мечтатель» [1, с. 330]. Героям «книдского сюжета», действительно, свойственна некоторая мягкость характера, нерешительность, склонность к рефлексии и душевной борьбе. Вместе с тем они совершают непоправимую ошибку – хюбристическое притязание на внимание божества либо отказ от любовного сближения с земной, а не небесной подругой (как вариант: обмен любви на богатство, власть, творческое дерзание и т.п.). За это они и получают наказание Афродиты или другого божества/сверхсущества. Так, Альвар бездумно покоряется дьяволице в образе красотки Бьондетты («Влюбленный дьявол»), Альфонс надевает перстень на палец статуи, женится по расчету («Венера Илльская»), Дон Гуан бросает вызов памятнику («Каменный гость»), Руневский благороден, верен своей Даше, но пытается разоблачить вампиров, хотя даже в финале повести не может решить, наяву или в бреду он их видел («Упырь») и т.д.
Таким образом, персонажам произведений с «книдским сюжетом» свойственна внутренняя борьба, сомнение в своих идеалах. В повести «Клара Милич» показана борьба жизни и смерти, земного и иномирного в душе Якова Аратова. Как и в сюжете «Влюбленного дьявола» Казота, образ матери ассоциируется у героя с добром и спасением. Борьба идет между образом покойной матери, который Аратов благоговейно хранит в душе, и образом другой покойницы – Клары Милич. Отвергнув любовь Клары при ее жизни, Аратов безумно влюбляется в нее после ее смерти. Материальным объектом, не оживающим, но порабощающим Аратова, становится фотография Клары, теперь это предмет многочасового созерцания Аратова. А портрет матери, который «он сохранял, как святыню» [6, с. 78], Аратов снимает со стены. Таким образом, полноправной хозяйкой его комнаты, как и его воображения, становится Клара.
«Медиумизм пассивен по определению, – замечает В.Н. Топоров, – и в этом случае становится достоянием «страдательного» персонажа – Аратова, готового отдаться в чью-либо власть… задолго до того, как возникает сама ситуация власти и ее объекта» [5, с. 100]. Основой для этого становится растущее в нем чувство вины по отношению к Кларе. Клара является ему в снах и галлюцинациях, в одном из видений он видел ее стоящей на пороге его комнаты с маленьким венком на голове. Это знак, что Клара встретит его на границе миров, она его ждет.
Аратов полностью отдается любви к Кларе, которая приходит к нему в его видениях, он счастлив, что может быть вместе с ней, даже если для этого придется умереть. Сны, видения, свидания приводят к необратимому процессу – угасанию Аратова. Он счастлив в посмертном браке с Кларой.
Осознав свою связь с умершей возлюбленной, герой повести обращается к Библии как к высшему авторитету. В библейской Песни Песней сказано: «Крепка, как смерть, любовь» (Песнь Песней, 8:6). Но, раскрыв Библию, этих слов Ветхого Завета Аратов не находит, потому что он ищет другой их смысл, о котором начинает догадываться. Любовь сильна не так, как смерть; она гораздо сильнее. «Любовь сильнее смерти» [6, с. 117], – говорит умирающий Аратов.
Оживление прекрасной статуи в мифе о Пигмалионе – награда за любовь. В книдском же мифе происходит оживление или другое таинственное действие, наказывающее героя за отказ от любви. Порой ревность инфернальной Афродиты реализуется как наказание – несчастье или даже смерть жертвы. В повести «Клара Милич» Тургенев не прибегает к приему оживающего портрета, а лишь наделяет портрет завораживающим действием на героя. Читатель может рационалистически объяснить смерть Аратова как результат нервного истощения или психоза, но после смерти у Аратова находят локон черных волос Клары.
Но смысл повести не сводится только к невозможности разграничить реальность и потусторонний мир, отделить живых от нежити (как в повести А.К. Толстого «Упырь»). «Мерцание» смысла еще и в том, что книдский миф переплетается с пигмалионовским. В соответствии с «книдским сюжетом», отвергнутая Аратовым Клара приходит за возлюбленным с того света и забирает его в свой загробный мир. Но Яков не считает это наказанием, напротив, наконец-то он счастлив, наконец-то он познал любовь, и познал даже то, что открывается смертным лишь в самый момент перехода в иной мир: любовь сильнее смерти.
К агрессивным мистическим существам – антагонистам героя в книдском метасюжете – по логике повествования принадлежит Клара. Но роль ее в повести постепенно меняется. Сначала Клара Милич завладевает душой Аратова помимо его воли, что сближает ее с демоницей или вампиром. После первой встречи с Кларой на литературном вечере Аратов «что-то припоминал, сам не зная хорошенько, что именно — и это «что-то» относилось к вечеру» [6, с. 69]. В памяти Якова, едва взглянувшего на выступление Клары, запечатлелись ее черные глаза. В душе поднимается странное волнение, едва он заслышит ее имя. Во время следующего выступления Клары на благотворительном «утре» Аратов вспоминает, что действительно ее видел, и «не только видел ее, но даже заметил, что она несколько раз с особенной настойчивостью посмотрела на него своими темными, пристальными глазами» [6, с. 75]. В повесть вводится мотив взгляда, чрезвычайно важный в фабуле пигмалионовско-книдского мифа (ср. «Медный Всадник» Пушкина).
Клара сравнивается со статуей. Когда она вышла на эстраду, она «осталась неподвижной» [6, с. 75], не изменила своего лица, не улыбнулась, и во время ее выступления Аратов отметил «неподвижность… лица, лба, бровей» [6, с. 76]. И он же подумал: «Душа! С этаким неподвижным лицом!» [6, с. 77]. И хотя в качестве мистического артефакта в дальнейшем повествовании фигурирует фотография Клары, сравнение героини со статуей – второй, наряду с мотивом взгляда, очень важный маркер книдско-пигмалионовского смысла.
В отношении Клары к Аратову следует отметить странную уверенность в том, что он должен понимать, чувствовать то, что переживает она. Это приводит его к еще большему смятению, как будто что-то врывалось в его упорядоченную жизнь, «являлось каким-то насилием» [6, с. 78]. Так начинается все более полное подчинение Аратова воле загадочной актрисы.
Прототипической основой сюжета «Клары Милич» стала, как известно, история жизни и смерти актрисы Евлалии Павловны Кадминой, которая покончила с собой, приняв яд прямо на сцене. После ее смерти произошли другие необъяснимые события: один из многочисленных поклонников ее таланта, молодой человек по фамилии Аленицын (актриса не была с ним лично знакома) объявил о своей любви к умершей и о том, что только он ее понимает, только он все о ней знает и может о ней говорить (Вследствие этого своего психоза он крайне болезненно реагировал на разговоры или литературные произведения о Кадминой, в том числе – уже позднее – и на повесть Тургенева.). Подзаголовок повести «После смерти» первоначально был основным заглавием и указывал на главную тему: любовь после смерти. Однако редактор «Вестника Европы» М.М. Стасюлевич нашел это заглавие слишком мрачным.
«Клара Милич», одно из последних произведений писателя, который уже сознавал, что жить ему остается недолго, написано о тайне, всегда волновавшей Тургенева, – тайне смерти и любви, которая «сильна, как смерть».
Список литературы:
- Золотарев И.Л. Концепция фантастического в реализме русских писателей (30-е–90-е годы XIX века). Орел: Картуш, 2014. 269 с.
- Китанина Т.А. Щелкунчик и книдский миф (Статуи, куклы и автоматы в литературе в эпоху романтизма) // Литературный факт. 2018. №8. С. 176-195.
- Полтавец Е.Ю. Система терминов в методе мифореставрации // Русское литературоведение ХХ века: имена, школы, концепции: Материалы Междунар. науч. конф. М.: МГУ им. М.В. Ломоносова, 2012. С. 192-196.
- Полтавец Е.Ю. Мифореставрационный метод изучения литературы // Литературоведческие стратегии и практики XXI века. Подготовка диссертационного исследования: Учеб.-мет. пособие для аспирантов. М.: Книгодел, 2023. С. 48-61.
- Топоров В.Н. Странный Тургенев (Четыре главы). М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1998. 192 с.
- Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. М.: Наука, 1982. Т. 10. 607 с.
- Шульц Р.Г. Отзвуки фаустовской традиции и тайнописи в творчестве Пушкина. New Market: Ross Press, 2003. 496 c.
- Шульц Р.Г. Пушкин и Книдский миф. Munchen: Wilhelm Fink Verlag, 1985. 134 с.
I.S. Turgenev’s novella «Clara Milich» and the Knidian myth
Efimova S.V.,
bachelor of 5 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Poltavets Elena Yurievna,
Associate Professor of the Department of Philology of the Institute of Humanities Moscow City University, PhD in Philological Sciences, Associate Professor
Abstract. The article reveals the essence of the concept of «Cnidian myth», discusses modifications of the Cnidian meta-plot, and presents an analysis of the plot of the story by I.S. Turgenev «Klara Milich» in the light of the Cnidian myth. The question is raised about the hypothetical role of mystical ekphrasis in the story. The features of the main characters of the Сnidian meta-plot are revealed: the victim and the mystical creature.
Keywords: Cnidian myth, myth of Pygmalion, Aphrodite (Venus), reviving statue, mystical ekphrasis.
References:
- Zolotarev I.V. The conception of fantastic in realism of Russian writers (30-90 years of the XIX century). Oryol: Cartush, 2014. 269 p.
- Kitanina T.A. The Nutcracker and the Knidian myth (Statues, dolls and machines in Romantic literature). Literary fact. 2018. №8.: 176-195.
- Poltavets E.Yu. The system of terms in the method of mythorestavation // Russian literary criticism of the twentieth century: names, schools, concepts: Materials of the International Scientific Conference. Moscow: Moscow State University named after M.V. Lomonosov, 2012.: 192-196.
- Poltavets E.Yu. Mythological method of studying literature // Literary strategies and practices of the XXI century. Preparation of a dissertation research: An educational and methodological guide for graduate students. Moscow: Knigodel, 2023.: 48-61.
- Toporov V.N. The strange Turgenev (Four chapters). Moscow: Russian Humanitarian University, 1998. 192 p.
- Turgenev I.S. The complete works and letters: in 30 vol. Vol. 10. Moscow: Science, 1982. 607 p.
- Schultz R.G. The echos of the faustian tradition and of the cryptography in literary works of Pushkin. New Market: Ross Press, 2003. 496 p.
- Schultz R.G. Pushkin and the Knidian myth. Munchen: Wilhelm Fink Verlag, 1985. 134 p.