Аннотация. В статье рассмотрена модификация сюжетно-фабульной модели «любовь дикаря» в русской литературе XX века на примере повести Б.А. Лавренева «Сорок первый». Исследование основных черт героя, воплощающего модель «любовь дикаря» в русской литературе XX века, выявляет их социальную и культурную обусловленность. В XX веке модель «любовь дикаря» трансформировалась в более сложный комплекс под влиянием новых философских идей, обновления уклада жизни, а также взглядов на мир и ценностей социума.
Ключевые слова: сюжетно-фабульная модель, сюжет, «любовь дикаря», Б.А. Лавренев.
Термин сюжетно-фабульная модель «любовь дикаря» предложен Р.Г. Назировым в статье «Гюго – Флобер, или Невозможная любовь дикаря», которая при жизни ученого не была опубликована и впервые увидела свет в 2011 г. в составе сборника, посвященного семидесятилетию профессора МГУ А.А. Илюшина, с которым Назирова связывала давняя дружба.
Сюжетно-фабульная модель «любовь дикаря» представляет собой одну из малоисследованных сюжетных моделей, встречающихся в художественных произведениях XVII-XX вв. [3], [4]. Драматизм таких произведений основан на глубоком различии (расовом, этническом, культурном и т.д.) любящих: героя и героини. Конфликт может основываться на противоречиях между партнерами либо на противостоянии такой пары семейному деспотизму, обществу, социальным предрассудкам, закону и т.д.
«Любовь дикаря» была важным элементом просветительской и романтической литературы и продолжает привлекать внимание читателей. Эта концепция любви имеет глубокие корни в мировой литературе, пройдя через множество трансформаций в русской литературе XIX в.
Назиров связывает зарождение этой сюжетно-фабульной модели с образом Калибана в «Буре» У. Шекспира и вообще с колонизацией Америки, а в имени «Калибан» видит «модификацию этнического названия Carribean (Карибский)» [3, с. 301]. На наш взгляд, в имени «Калибан» имплицируется, в силу паронимической аттракции, и другой смысл: «каннибал», что не противоречит «карибской» версии, т.к. дикари Карибских островов практиковали антропофагию.
Дальнейшую разработку фабулы ученый видит в таких произведениях, как «Атала, или Любовь двух дикарей в пустыне» Ф. Шатобриана, «Бюг Жаргаль» В. Гюго, «Последний из могикан» Дж.Ф. Купера, «Саламбо» Г. Флобера, «Спартак» Р. Джованьоли, а в русской литературе – в произведениях романтизма, поэме А.С. Пушкина «Бахчисарайский фонтан», романе М.Ю. Лермонтова «Вадим».
Само наименование модели, опирающееся на терминологию Р.Г. Назирова, в настоящей статье носит условный характер, т.к. мы понимаем термин более широко, чем понимал его разработчик термина. Уделим внимание не только сюжетам о «любви дикаря», а и сюжетам о «любви дикарки». Гендерная инверсия, как будет показано в дальнейшем, не играет существенной роли в модификациях модели, поэтому под термином сюжетно-фабульная модель «любовь дикаря» подразумевается в настоящей работе и модель «любовь дикарки». Напомним, что существовала и прототипическая ситуация такого сюжета – это история знаменитой Покахонтас, дочери вождя индейского племени и ее романа с английским переселенцем, которого она спасла, когда жестокое племя хотело принести его в жертву (нечто похожее составляет сюжет повести Шатобриана «Атала», но там и герой и героиня – индейцы-метисы.) Одним из древнейших примеров такой любви, где не «он» дикарь, а «она» – дикарка (во всяком случае, не равная возлюбленному по статусу и совершенно далекая от него в социальном и культурном смысле), является сюжет «Песни песней», о любви царя Соломона и огородницы Суламифи, вдохновивший А.И. Куприна («Суламифь»).
Учитывая эту инверсию, к произведениям русской литературы с интересующим нас сюжетом мы можем добавить поэмы Пушкина «Кавказский пленник» и «Цыганы», роман Лермонтова «Герой нашего времени», стихотворение Н.А. Некрасова «В дороге», роман И.А. Гончарова «Обрыв», повести И.С. Тургенева «Ася» и «Вешние воды» и Л.Н. Толстого «Казаки», «Дьявол», А.И. Куприна «Олеся», а из литературы ХХ в. – повесть Бориса Лавренева «Сорок первый», роман А.Н. и Б.Н. Стругацких «Трудно быть богом». Нет сомнения, что фабула о «любви дикаря» распространена в литературе и XIX, и ХХ вв. гораздо шире, но мы остановимся на повести Лавренева (1924).
Модификация сюжетно-образной системы, присущей модели «любовь дикаря», объясняется социальными и культурными факторами. На протяжении нескольких столетий сюжетная модель претерпела, разумеется, значительные изменения. Номинации «дикарь» и «дикарка» получали и прямой, и метафорический смысл. Так, в романе Гончарова «Обрыв» взаимоотношения Веры и Марка Волохова определяются глубокими различиями в их мировоззрении, понимании любви, нравственных принципах, что позволяет рассматривать сюжет романа в русле интересующей нас сюжетно-фабульной модели, хотя Волохова, выпускника университета, можно назвать дикарем лишь метафорически.
Сравнение образов главных героев в различных, написанных в разные эпохи произведениях – претекстах интересующей нас повести, позволяет взглянуть на трансформацию модели «любовь дикаря» в исторической перспективе. Сюжетная модель трансформируется и приспосабливается к различным историческим и социокультурным контекстам, обогащаясь новыми смыслами и нюансами в каждой конкретной ситуации [5], [6].
В первые годы становления нового общества после революции и гражданской войны в русской литературе 1920-х гг. заметное место занимали упования на обновление и преображение жизни. В литературный процесс пришел новый писатель, изменился и читатель. Все пестрое разнообразие идеологических и эстетических установок можно охарактеризовать как борьбу двух основных тенденций: взгляд на литературу и искусство как на орудие политической борьбы и, с другой стороны, отстаивание общечеловеческих и вечных ценностей.
Повесть Б.А. Лавренева с ее любовным сюжетом может служить наглядной иллюстрацией борьбы идеологической, социально-политической установки конкретной эпохи, с одной стороны, и с другой – вечной, всепобеждающей силы – любви. В правоте своей героини Лавренев, видимо, не сомневался, разделяя эйфорию по поводу победы новых идеалов, но все же заставил ее с отчаянным криком броситься на труп убитого ее же рукой возлюбленного. Убитого по политическим мотивам классового врага, т.е. ради обновления жизни, как должен думать читатель. Но только обновления жизни после этого не произошло, потому что жизнь без любви не может существовать. Наступила гибель вселенной, и раздался «грохот гибели мира» [1, с. 62]. К гибели мира приравнена смерть поручика, причем от руки любящей его женщины. И Марютка вопит: «Родненький мой! Что же я наделала? Очнись, болезный мой! Синегла-азенький!» [1, с. 62].
Этот финал можно сравнить с финалом написанного в 1923 г. В. Бахметьевым рассказа «Фроська», где красный стрелок Фроська убивает белого офицера, в которого влюблена. Но, открыв страшную для себя истину, что возлюбленный – враг, и убив его, она не сокрушается, а жалеет лишь о том, что отстала от отряда.
Повесть Лавренева остроконфликтная и остросюжетная, и конфликт формируется в рамках сюжетной модели «любовь дикаря». Н.Л. Лейдерман замечает: «В повести «Сорок первый» едва ли не впервые в качестве одного из ключевых источников социального и психологического противостояния героев оказывается разница культур» [2, с. 58].
Но есть в этой повести и вневременное, опора на самые древние пласты мифологического сознания. Красной снайперше Марютке поручают охранять пленного белого поручика, он удивляется, что это доверяют девушке, и называет ее «прекрасной амазонкой», что уже отсылает к мифу. Волею обстоятельств Марютка и поручик оказываются на заброшенном острове, как Робинзон и Пятница, как матрос Рутерфорд и людоеды. Тут-то герои Лавренева и открывают для себя любовь, как когда-то самые первые мужчина и женщина – Адам и Ева.
В то же время эта трагическая история любви «амазонки» и белого офицера свидетельствует о значительной модификации образа ее главной героини, да и всей сюжетно-образной системы по сравнению с реализацией модели в ХIХ в. и вообще по сравнению со всеми претекстами.
Повесть в советские годы осознавалась как прославление революционной стойкости и апофеоз долга перед идеей бескомпромиссной классовой борьбы, в жертву которой следует принести все самое дорогое. В этом аспекте в повести якобы прославлялась внутренняя сила героини. Но главное с точки зрения интересующей нас темы – это реализация сюжетно-фабульной модели «любовь дикаря» с изменениями, внесенными новой эпохой.
Поручик показан как сомневающийся в необходимости борьбы. Несмотря на то, что поручик из интеллигентной семьи (а может быть, благодаря этому), он может пересматривать казавшиеся незыблемыми старые идеалы. В советские годы его позиция воспринималась как позиция слабого конформиста. Но, может быть, в этом и есть его превосходство над Марюткой, по-дикарски фанатичной? Культура поручика в том, что он осознает: война за культуру – нонсенс.
В душе Марютки нет места пытливому сомнению. Марютка убивает возлюбленного, ни секунды не раздумывая, помня приказ Евсюкова, принося любимого человека в жертву своему идолу. Кого считать идолом – командира отряда Евсюкова или самое идею революции – не так уж важно.
И сравнивая героиню повести Лавренева с героиней протосюжета – историей Покахонтас, заметим, что дикарка Покахонтас, по преданию, спасла Джона Смита от умерщвления в ходе жестокого ритуала, исполняемого ее сородичами. В ХХ в. Марютка сама убивает своего возлюбленного, сама совершает ритуальное жертвоприношение – жертвует идее переустройства общества самое дорогое.
Отрезвление приходит слишком поздно. Может быть, Лавренев невольно создал пророчество, но ведь так всегда ведет себя мифопоэтический текст.
Лаконизм, быстрая смена событий и некоторая отстраненность авторского повествования в повести Лавренева провоцируют на сравнение с бесхитростными описаниями морских путешествий в пору великих географических открытий. Бури, кораблекрушения, необитаемые острова, нехватка продовольствия, кровожадные туземцы… Нельзя сказать, что повесть стилизована под итинерарий эпохи Возрождения, но имитация простодушного повествования возвращает читателя к легендам, подобным легенде о Покахонтас, о кладах пиратов, о проклятых драгоценностях и т.д.
Исследование основных черт героев, воплощающих модель «любовь дикаря» в русской литературе XX в., выявляет их социальную и культурную обусловленность. В XX в. «любовь дикаря» трансформировалась в более сложный комплекс под влиянием новых философских идей, обновления уклада жизни, а также взглядов на мир и ценностей социума. И тут-то, независимо от намерений автора, в метасюжете зазвучали новые обертоны. Хотел этого Лавренев или нет, но финал повести высветил довольно пугающее завершение древнего сюжета: бесчеловечная идеология, во власть которой попала Марютка, заставила героиню совершить то, чего не требовали никакие кровожадные идолы диких племен. Ни в одном сюжете «любви дикаря» ни один дикарь или дикарка не совершают заклание своей любви на жертвеннике каких бы то ни было, пусть даже самых кровавых, культов. Это оказалось возможным только в ситуации того кровавого пира, который охватил планету в ХХ веке.
Список литературы:
- Лавренев Б.А. Сорок первый. М.: Детская литература, 1983. 64 с.
- Лейдерман Н.Л. Революция как столкновение культур («Сорок первый» Б. Лавренева: опыт самокритики канона) // Филологический класс. 2007. №18. С. 57-60.
- Назиров Р.Г. Гюго – Флобер, или Невозможная любовь дикаря // Alexandro Ilušino septuagenario oblata. М.: Новое издательство, 2011. С. 300-308.
- Назиров Р.Г. Становление мифов и их историческая жизнь. Уфа: ГУП РБ, 2014. 292 с.
- Полтавец Е.Ю. Система терминов в методе мифореставрации // Русское литературоведение ХХ века: имена, школы, концепции: Материалы Междунар. науч. конф. М.: МГУ им. М.В. Ломоносова, 2012. С. 192-196.
- Полтавец Е.Ю. Мифореставрационный метод изучения литературы // Литературоведческие стратегии и практики XXI века. Подготовка диссертационного исследования: Учеб.-мет. пособие для аспирантов. М.: Книгодел, 2023. С. 48-61.
Modification of the plot model «love of a savage» in B.A. Lavrenev`s story «The Forty-First»
Treusova Yu.M.,
undergraduate of 2 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Poltavets Elena Yurievna,
Associate Professor of the Department of Philology of the Institute of Humanities Moscow City University, PhD in Philological Sciences, Associate Professor
Abstract. The article examines the modification of the plot model «love of a savage» in Russian literature of the 20th century using the example of the story by B.A. Lavrenev «Forty-first». The study of the main features of the hero, embodying the plot model «love of a savage» in Russian literature of the 20th century, emphasized their social and cultural conditionality. «Love of a savage» was transformed into a more complex plot under the influence of new philosophical ideas, renewal of the way of life, as well as views on the world and values of society in the 20th century.
Keywords: plot-fable model, plot, «love of a savage», B.A. Lavrenev.
References:
- Lavrenev B.A. Forty-first. Moscow: Det. lit., 1983. 64 p.
- Leiderman N.L. Revolution as a clash of cultures («The Forty-First» by B. Lavrenev: the experience of self-criticism of the canon) // Philological class. 2007. №18.: 57-60.
- Nazirov R.G. Hugo – Flaubert, or The Impossible Love of a Savage // Alexandro Ilušino septuagenario oblata. Moscow: New publishing house, 2011.: 300-308.
- Nazirov R.G. Formation of myths and their historical life. Ufa: State Unitary Enterprise of Bashkiria, 2014. 292 p.
- Poltavets E.Yu. The system of terms in the method of mythorestavation // Russian literary criticism of the twentieth century: names, schools, concepts: Materials of the International Scientific Conference. Moscow: Moscow State University named after M.V. Lomonosov, 2012.: 192-196.
- Poltavets E.Yu. Mythological method of studying literature // Literary strategies and practices of the XXI century. Preparation of a dissertation research: An educational and methodological guide for graduate students. Moscow: Knigodel, 2023.: 48-61.