Аннотация. Альбер Камю, размышляя об истоках катастроф XX века, выдвинул идею бунта, через призму которой рассмотрел европейскую историю ближайших столетий. Статья имеет целью выявить возможные связи идеи бунта Камю с историческим контекстом: реалиями жизни и философским нарративом, в котором формировались его позиции. В частности, с позицией автора, которого сам Камю считал своим оппонентом в этом вопросе (Максом Штирнером). В основе работы лежит анализ философского эссе «Бунтующий человек» Альбера Камю и работа Макса Штирнера «Единственный и его собственность».
Ключевые слова: Альбер Камю, Макс Штирнер, бунт, экзистенциализм, «Единственный».
Датский философ Сёрен Кьеркегор, которого называют «отцом экзистенциализма», говорил о том, что в основе философии лежит не удивление, как полагали греки, а отчаяние [11]. Эта мысль подходит и к экзистенциалисту Камю, стремившемуся преодолеть в своей философии то отчаяние, которое вызывали в человеке катастрофические события XX в. Эта статья посвящена идее бунта, которую Камю противопоставлял отчаянию, и в ней будут исследованы причины появления бунтарских интенций в европейской философии XIX-XX вв. на основе идей Альбера Камю и Макса Штирнера.
Стоит сказать, что своеобразное единство экзистенциалистов и Штирнера отмечалось еще в работе советского философа Б.Э. Быховского. В одноименном труде Кьеркегор, считающийся «отцом» и основателем экзистенциальной философии, именуется «Анти-Гегелем»; рассмотрению Кьеркегора именно в этом отношении уделяется целая глава [1]. Русский исследователь философии Штирнера М.А. Курчинский, в свою очередь, называл «Анти-Гегелем» Штирнера [10, с. 22]. Такие сравнения, на наш взгляд, в некоторой мере легитимизируют предложенное в данной работе сопоставление экзистенциалиста Камю и философа анархизма Штирнера.
Конкретно предметом нашего анализа станет их позиция по вопросам бунта и роли индивидуальности и солидарности в бунте. В научной литературе рассмотрению данного аспекта не уделяется большого внимания, хотя стоит отметить устойчивый интерес к Камю в отечественной литературе. Советский философ и переводчик С.И. Великовский в книге «Грани «несчастного сознания»», посвященной творчеству Камю, писал, что в основе «Бунтующего человека» лежат две ключевые традиции: первая через Бердяева восходит к Достоевскому и состоит в рассмотрении марксизма и социализма как квазирелигиозного учения, а вторая восходит к Прудону и его известной формуле «правительство не может быть революционным по той простой причине, что оно правительство» [3, с. 9].
Литературовед и переводчик С.Л. Фокин в своей работе «Альбер Камю. Роман. Философия. Жизнь.» корни «Бунтующего человека» обнаруживает в эстетике: «Художник уже одним своим стремлением к творчеству вступает в противоборство с Богом и историей. Создавая красоту вне истории, искусство противопоставляет ей себя – недаром, замечает Камю, все революционные реформаторы с подозрением относились к искусству. Искусство спорит и с Богом» [15, с. 210].
В настоящей статье мы предлагаем отойти от поисков сущности и истоков бунта в исключительно философском контексте и рассмотреть бунт как философский концепт, произведенный на свет в определенной исторической реальности и в рамках определенной традиции «бунтарской» мысли, в связи с чем нам представляется возможным произвести сравнительный анализ идей Камю и Штирнера.
Стоит сразу оговориться, что главным протагонистам в этом сравнении будет Камю. Именно он был первым мыслителем, который рассматривал бунт как понятие философское, утверждая бунт как экзистенциальную необходимость для человека. Без бунта, по Камю, человек в лучшем случае влачит довольно жалкое и примитивное физическое существование, не обретая себя как личность и как представитель рода человеческого: «Человек, чтобы обрести свое бытие, должен бунтовать» [5, с. 31]. До него другие авторы, например М. Бакунин, так или иначе затрагивали бунт в своих философских трудах. Но они не занимались феноменом бунта так конкретно и прицельно, как Камю.
Однако немецкий философ Макс Штирнер (1806-1856 гг.), мысливший и писавший в той же парадигме поиска индивидуального и опоры на индивидуальное, на личность, вплотную подходил к исследованию этой проблемы. Нам показалось возможным сравнить Камю с этим чрезвычайно интересным немецким мыслителем. Макс Штирнер, не получивший признания при жизни и проработавший большую ее часть обычным учителем в гимназии, в своей философии занимался поиском личности, возвращением к личности, которая в эпоху Гегеля была вытеснена на второстепенные роли. Результатом его штудий стала разработка философии радикального индивидуализма. В середине XIX века такие идеи прозвучали впервые.
Сразу стоит отметить, что Штирнер не оперирует термином «бунт» как понятием философии и вообще в его работе слово «бунт» и однокоренные с ним встречаются лишь четыре раза, однако весь его труд «Единственный и его собственность» пропитан бунтарским духом – и бунт этот, в первую очередь, направлен против тех понятий, которые Штирнер определяет как «призраки». Для него это: народ, государство, общество, мораль, религия, нравственность. Все они, с его точки зрения, тяготеют поработить человека, сформировать его видение мира и навязать извне чуждые ему ценности [16, с. 44-48].
Рассмотрим историко-культурный фон, в котором родилась работа «Единственный и его собственность»: она была опубликована в 1845 г. в Германии, а задумана и написана ранее, в конце 1830-х и начале 1840-х годов. Германия того времени исполнена стремлением к обретению единства и к свободе, к преодолению пережитков феодализма и построению нового прогрессивного общества и государства, – воля к этим изменениям ярко проявила себя в ходе «Мартовской революции» 1848-1849 гг., входящей в европейскую «Весну народов». «Единственный» – фундаментальное для Штирнера понятие – это личность, освободившаяся от привнесенных извне концептов и идей и следующая собственным, а не чужим и чуждым ей интересам, навязанным и внушенным кем-либо. Единственный достаточно резко противостоит такому единству и такой свободе, которые обретаются коллективно, в составе народа, который причислялся философом к числу «призраков» [16, с. 47], и полностью отрицает популярный тогда коллективизм, во многом навеянный концепцией «Мирового духа» («Weltseele») и гегельянской философией в целом.
Гегель в размышлениях Штирнера – и оппонент, и отправная точка для собственных построений, так как именно он воплотил чрезвычайно важное для эпохи модернистское стремление к тотальности: Мировой дух включает и природу, и человечество и движется, в конечном счете, от себя к себе посредством различных воплощений. Сам Гегель формулировал это так: «Эта всеобщая субстанция [Мировой дух] не есть мирское и светское. Мирское напрасно стремится уйти от её власти. Выйти за неё не может ни один индивид; можно отличаться от всех остальных себе подобных, но не от духа народа» [17, с. 60]. Этой всеобщей субстанции противостоит Штирнер и его Единственный. Им же противостоит интеллектуальная традиция экзистенциализма, к которой относится и Камю с идеей бунта.
И Штирнер, и экзистенциальная философия резко противостоят Гегелю и гегельянству. В этой точке они достаточно близко сходятся, бунтуя против тотальности. Однако преодоление этой тотальности Камю и Штирнер видят совершенно различно. Единственный, то есть личность, следующая собственным, а не чужим интересам, не обретает себя в общности людей, но обретает себя только индивидуально, как «Я» [16, с. 189-190]. Камю же, который в предложенном сопоставлении является нашим главным протагонистом, будет видеть обретение свободы в ином.
Сравнение мыслителей, которых разделяет целое столетие, мы считаем допустимым по той причине, что их волновала общая проблема, а также потому, что сам Камю в «Бунтующем человеке» рассматривает позицию Штирнера в контексте формирования нигилистической идеологии, которая способствует бунту. Камю пишет: «Начиная со Штирнера, отрицание, воодушевляющее бунт, погребает под собой все утверждения. Оно отбрасывает суррогаты божественного, которыми засорено моральное сознание» [4, с. 9]. Камю резюмирует основные идеи Штирнера следующим образом: «Нет больше ни преступлений, ни грехов, а стало быть, нет больше грешников. Все мы совершенны» [5, с. 84]. Очевидно, Камю полагал, что в штирнеровской идее совершенства человека и отсутствии греха и преступления как понятия, способного отражать действительность, заключается крайняя степень нигилизма – мировоззрения бунтарского по своей природе, отрицающего все прежние ценности.
Начнем с факторов, которые позволят нам рассмотреть воззрения Камю в историческом и культурном контексте его времени, как мы впоследствии увидим, чрезвычайно важном для формирования идеи бунта.
Обратимся к его фундаментальному труду о бунте и рассмотрим историю создания этой книги, а также атмосферу и эпоху, внутри которых был создан «Бунтующий человек». Первые мысли об этой теме родилась у Камю в годы Второй Мировой войны и во многом послужили основой для художественного произведения, входящего в «цикл бунта», – романа «Чума» (публикация – 1947 г.). А чуть ранее, в 1945 г., была опубликована «Заметка о бунте», которую можно считать первым высказыванием Камю по этому вопросу. Позднее философ работает уже над полноценной книгой и, наконец, в 1951 г. она выходит в свет. Разработке идеи бунта посвящен упомянутый ранее цикл произведений разных жанров (пьеса «Праведники» [7], роман «Чума» [9], эссе «Бунтующий человек» [4],[5]), которые посвящены разработке и осмыслению этой темы.
Говоря об истоках «Бунтующего человека» необходимо прежде всего отметить участие философа в движении Сопротивления. Совершенно невозможно в рамках нашей статьи подробно изложить события Второй Мировой и их восприятие, отношение к ним пусть даже всего одного человека. Скажем лишь самое необходимое – отношение Камю к войне выражалась в деятельном участии в «Сопротивлении». В записных книжках в сентябре 1939 г. Он писал: «Невозможно сказать: «Я об этом ничего не знаю». Приходится либо сотрудничать, либо бороться…» [6, с. 284]. В 1941 г. он вступает в подпольную организацию «Комба» («Combat», в переводе с фр. – «борьба»), которая, кроме прочего, занимается изданием нелегальной газеты. Философ, мыслитель, писатель, Камю реализует свои таланты именно на этом поприще, становится главным редактором газеты, печатает в ней под псевдонимом «Бушар» «Письма к немецкому другу» (1943-1944), в которых жестко критикует логику этического релятивизма, присущую фашизму, который обожествляет силу, жестокость и изворотливость: «Вы решили, что, за неимением какой бы то ни было человеческой или божественной морали, единственные ценности – это те, которые управляют животным миром, а именно: жестокость и хитрость» [8]. Когда спустя шесть лет после окончания войны в «Бунтующем человеке» Камю скажет: «Всякий идеализм пуст, если не требует риска для жизни» [5, с. 182], то он будет иметь вполне четкое представление о предмете высказывания – главные редакторы подпольных антифашистских изданий вряд ли могли надеяться на сохранение жизни в случае ареста. Страх смерти был знаком Камю и его товарищам по Сопротивлению не понаслышке: Рене Лейно, друг Камю и сотрудник «Комба» был арестован и расстрелян. Действительно, едва ли возможно заниматься изучением феномена бунта и разработкой бунта как философской категории, не имея индивидуального бунтарского опыта, не пережив бунт как факт биографии и не обнаружив в себе той ценности, которая стоит выше физического существования: «Если индивидуум готов умереть и в некоторых случаях и правда умирает в результате бунта, он тем самым показывает, что жертвует собой во имя блага, превосходящего его интерес» [5, с. 23]. «Не всякая ценность приводит к бунту, но всякое бунтарское движение содержит невысказанную ценность» [5, с. 21] – напишет Камю в первой главе «Бунтующего человека». Это чрезвычайно важная для понимания природы бунта вещь: в основе его всегда лежит некоторая ценность духовного или метафизического порядка. Ценность предшествует бунту и её наличие во многом детерминирует бунт – именно такая последовательность причинно-следственной цепочки принципиально значима.
Что же такое сам бунт, который вдохновляется ценностью? Бунт, о котором говорит Камю – это сложный концепт неделимого в потоке бытия внутреннего и внешнего противостояния, это одновременно отрицание внешнего угнетения и обретение определенных внутренних ценностей, которые и делают бунт осмысленным и возможным [5, с. 20-22]. Суть понятия «бунт» в философии Камю можно определить как трагическое и неразрешимое противоречивое: бунтарь, ощущая невозможность терпеть царящую несправедливость и угнетение, прибегает к насилию, однако вместе с тем оно недопустимо. Убийство хозяина восставшим рабом недопустимо, ибо оно будет убийством единства всех людей, ибо бунт направлен против самого принципа господства и рабства. Позволив себе немного забежать вперёд, отметим чрезвычайную значимость единства для философии Камю, для его попытки осмысления собственного времени. Насилие и убийство во время бунта недопустимо, но вместе с тем совершенно неизбежно, – вот в чем подлинная трагедия бунта, произрастающего из этого противоречия. Бунт – восстание в защиту человеческого достоинства и равенства всех людей, как носителей этого достоинства. Приведём цитату: «Бунтарь никого не унижает. Он требует провозглашаемой им свободы для всех; свободу, которую он отвергает, он запрещает всем. Он не просто раб, выступающий против хозяина; он – человек, восстающий против мира хозяев и рабов» [5, с. 354]. Истинный бунт, по Камю, заключается не в примитивной смене одних господ другими, но в уничтожении самого принципа господства и, что важнее, принципа рабства: восставший раб, таким образом, восстает не против хозяина, но против самого мира, где возможны хозяева и рабы. Далее, перефразируя Декарта, Камю выдвигает свою знаменитую формулу: «Я бунтую, следовательно, мы существуем» [5, с. 33]. То есть, следуя логике автора, «мы» (единство) рождается исключительно в момент бунта и не существует вне бунта.
Стоит отметить, что Камю резко противопоставляет единство и тотальность. Тотальность есть утверждение некоей тотальной истины: например, тотальная справедливость или тотальная свобода, которые, по мнению Камю, угнетают и порабощают человека [5, с. 363]. Возвращаясь к сравнению позиций Камю и Штирнера, отметим, что Штирнер тоже бунтовал против тотальности и, пользуясь штирнерианским вокабуляром, назвал бы «тотальную истину» «призраком». Тотальные истины, или великие проекты, или, по определению постструктуралиста Жана-Франсуа Лиотара, «метанарративы модерна» [12], и в особенности, «метанарратив великой идеи», угнетают конкретного человека из крови и плоти во имя абстрактного человека будущего [14, с. 229]. Стремление к тотальной справедливости, родившееся в бунте как ответ на несправедливость, что парадоксально для других философских систем, но вполне закономерно для Камю, ведет к тотальной несвободе, ибо малейшая свобода исключает тотальную справедливость: кроме прочего, свобода предполагает право ошибаться и быть несправедливым. А тотальная свобода, неспособная осуществиться здесь и сейчас, переносится в будущее в качестве идеала, превращаясь в религию и требуя ради тотальной свободы в будущем тотального порабощения в настоящем. Таковое обретение квазирелигиозных свойств, по Камю, имеет генетическое родство с идеей диктатуры пролетариата. А.Н. Сидоров, автор диссертации о леворадикальном движении в послевоенной Франции, определяет это как «марксистскую эсхатологию» [13]. Тотальность, угрожающая бунту и обретенному в бунте единству, не может быть осуществлена без масштабного использования насилия в качестве необходимого инструмента достижения своих целей. Таким образом, следуя логике Камю, – бунт, принявший насилие как неизбежную норму и активно его использующий, предает свои корни и очень скоро вырождается, приходит к тотальности и террору, уничтожая собственную бунтарскую природу и осуществляя новое порабощение, устанавливая новую тиранию.
В области аксиологии, как мы ранее упоминали, Камю был сторонником той точки зрения, что ценность предваряет действие, то есть сначала в человеке происходит процесс осознания, ощущения и обретения некоей ценности, а только после того, как этот духовно-мыслительный акт произошёл, случается переход к тем или иным действиям, основной мотивацией к которым служит произошедшее обретение ценности. Она обязывает ее носителя к определенным действиям, моделям поведения и защите границ собственной личности. Обратимся к прямому высказыванию Камю: «Зачем бунтовать, если у тебя в душе нет ничего такого, что следовало бы защищать? Раб восстает во имя всех людей, существующих в одно время с ним, если считает, что установленный порядок отрицает в нем самом нечто такое, что принадлежит не только ему, но и является общей чертой всех людей, включая его самого обидчиков и притеснителей, и что объединяет их в некую общность» [5, с. 23-24]. Чуть ниже мыслитель утверждает, что ценность превосходит индивида и значение ее существенно выше. По сути, отсюда следует, что имеют место определённые ценности, объединяющие людей под своими знаменами и, более того, в хорошем смысле уравнивающие людей в рамках метафизической солидарности: «Ценность, которую готов защищать индивидуум, не сводится к этому индивидууму. Ее выражением могут стать только все люди одновременно. В бунте человек поднимается выше себя, и в этом смысле человеческая солидарность носит метафизический характер» [5, с. 25].
Штирнер, с которого мы начали, с этим принципиально не согласился бы: всякая ценность, кроме «Единственного», в его представлении является «призраком»; он утверждает, что представление о некоем духе, душе, присущей имманентно всем людям и тем самым объединяющим, солидаризирующим их, – иллюзия, обман, на которые Единственному, т.е. личности, не стоит поддаваться. Вот его позиция по данному вопросу: «Обратившись сразу к самому общему, мы видим, что в тебе и во мне живет человек. Если бы я в тебе не видел человека, за что бы я уважал тебя? Конечно, ты не человек в самом истинном, исчерпывающем значении, а только его смертная оболочка, которую он может покинуть, не переставая быть, однако, человеком. Но пока это распространяющееся на всех и высшее существо живет в тебе и ты представляешь для меня дух, так как в тебе непреходящий дух облекся в преходящую форму, то есть образ твой только «принятый», призрачный, я вижу в тебе, таким образом, дух, который проявляется в тебе, не будучи связан с твоею плотью и этой определенной формой явления – другими словами, я вижу в тебе привидение» [16, с. 47]. Таким образом, «человек вообще» по Штирнеру есть очередной «призрак» и какие-либо построения, применительные к солидарности «всех людей», о которой писал Камю, для Штирнера были бы совершенно недопустимы и противоестественны.
Можно предположить, что причины подобных вполне полярных расхождений в трактовке человека у Штирнера и Камю кроятся в разном историческом и социальном опыте мыслителей. Штирнер, не имевший трагического опыта мировых войн, тотального уничтожения людей, мог себе позволить довольно жестко отзываться об идеях «духа», объединяющих людей по принципу их принадлежности к этому духу, он мог позволить себе разделять людей и не принимать во внимание «солидарность», которая займёт важное место в произведениях Камю – в то время как Камю, своими глазами видевший мучительную смерть модерна в огне Второй Мировой войны, живший в оккупированном Париже, видевший Холокост и осведомленный о советском терроре, не питавший иллюзий, в отличие от многих французских интеллектуалов своего времени, по поводу сталинизма, в рамках своего исторического времени едва ли мог усомниться в существовании какой бы то ни было общности людей, имманентно присущей всем и каждому от мала до велика. Именно понимание, что люди объединены некоторыми важными общечеловеческими качествами, и в первую очередь, солидарностью, делало возможным противостояние процессу расчеловечивания на идейном, философском уровне в тот период, когда процветало разделение людей и на евреев, и на арийцев, и на врагов народа и на, собственно, сам народ...
Трагедия Второй Мировой была для Камю трагедией человека, свалившегося в бездны страшного варварства, – человек, в представлениях мыслителей Просвещения, по природе своей благой и прекрасный, успев окончательно уверовать в свою благость и прекрасность, в XX веке явил миру свой звериный оскал. «Бунтующий человек» исследует пути, которые привели к этому оскалу и сделали возможным Первую и Вторую Мировые войны, тоталитарные режимы и идеологии, и другие ужасы – и не выносит никому приговоров, но говорит о спасительности бунта против террора и несправедливости, о спасительной солидарности людей, объединенных неприятием зла и восстанием против него. Камю в «Бунтующем человеке» решительно отвергает и преодолевает нигилизм, постулируя необходимость универсальных человеческих ценностей, способных противостоять процессам энтропии в области этики и аксиологии.
Предложенное выше понимание связи идеи единства, к которому Альбер Камю приходит через идею бунта («Я бунтую, следовательно, мы существуем») и обретения ценностных ориентаций, которые есть фундамент бунта, порожденного современной ему действительностью XX века, находит подтверждение в словах другого выдающегося французского философа – Жан-Поля Сартра. Он успел побывать и другом, и единомышленником Камю, и его идейным противником. В некрологе, опубликованном в журнале «Тан Модерн» (фр. Les Temps Modernes, «Новые времена»), Сартр писал о Камю так: «Его упорный гуманизм, узкий и чистый, суровый и чувственный, вел сомнительную в своем исходе битву против сокрушительных и уродливых веяний эпохи». Действительно, взгляды и идеи Альбера Камю не совпадали с основными деструктивными тенденциями времени и отрицали их, одновременно утверждая некоторые позитивные аспекты, на которые возможно опираться. Как мы видим, схема «бунта», каким представлял его Камю (отрицание угнетения и несправедливости и одновременное утверждение положительных, созидательных ценностей, личности, человеческого достоинства), вполне может быть применена и к его собственному мировоззрению: отрицание разрушительных тенденций своей эпохи и утверждение человека и человеческой жизни как высшей ценности. Человека как такового, как представителя рода человеческого – вне всякой зависимости от расового, этнического или социального происхождения, вне зависимости от конфессиональных или политических предпочтений. Убежденный гуманист, представитель, по С. Великовскому (известный советский литературовед, переводчик, специалист по французской литературе), «трагического гуманизма» [2] Альбер Камю, стремился видеть в людях именно то, что объединяет, а не разъединяет.
Albert Camus and Max Stirner: the idea of rebellion and its historical context
Pashkov V.A.,
bachelor of 2 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Rtischeva Galina Anatolevna,
Associate Professor of the Department of General and Russian History of the Institute of Humanities of the Moscow City University, Candidate of Historical Sciences, Associate Professor
Annotation. Albert Camus, reflecting on the origins of the disasters of the 20th century, put forward the idea of rebellion, through the prism of which he considered the European history of the coming centuries. The article aims to identify possible connections of the idea of the Camus rebellion with the historical context: the realities of life and the philosophical narrative in which his positions were formed. In particular, with the position of the author, whom Camus himself considered his opponent in this matter (Max Stirner). The work is based on an analysis of the philosophical essay «The Rebellious Man» by Albert Camus and the work of Max Stirner «The Ego and Its Own».
Keywords: Albert Camus, Max Stirner, riot, existentialism, The Ego and Its Own.
- Быховский Б. Э. Кьеркегор. М.: Мысль, 1972. 238 с.
- Великовский С.И. В поисках утраченного смысла: Очерки литературного трагического гуманизма во Франции. М.: 1979. 295 с.
- Великовский С.И. Грани «несчастного сознания». М.: Центр гуманитарных инициатив, 2015. 208 с.
- Камю А. Бунтующий человек. / пер. с фр.; Общ. ред., сост. предисл. и примеч. А. Руткевича. М.: Терра; Книжный клуб; Республика, 1999. 211 с.
- Камю А. Бунтующий человек; Недоразумение: [сборник: перевод с французского]. М.: Издательство АСТ, 2017. 448 с.
- Камю А. Творчество и свобода: [сборник: перевод с французского] / сост. и предисловие К. Долгова. Комментарий С. Зенкина. М.: Радуга, 1990. 608 с.
- Камю А. Калигула. Недоразумение. Осадное положение. Праведники. М.: АСТ, 2021. 320 с.
- Камю А. Письма к немецкому другу. // LibreBook: сайт. (дата обращения: 01.05.2022).
- Камю А. Чума. / Пер. с фр. Н.М. Жарковой. М.: АСТ, 2014. 384 с.
- Курчинский М.А. Апостол эгоизма: Макс Штирнер и его философия анархии. Критический очерк. М.: Издательство ЛКИ, 2007. 264 с.
- Кьеркегер С. Страх и трепет. М.: Академический проект, 2020. 152 с.
- Лиотар Ж-Ф. Состояние постмодерна. / Перевод с франц. Н.А. Шматко. М.: СПб.: 1998. 160 с.
- Сидоров А.Н. Жан-Поль Сартр и леворадикальное движение во Франции 1950-1970-х гг. // Dissercat: электронная библиотека диссертаций. (дата обращения: 01.05.2022).
- Современное зарубежное литературоведение. Страны западной Европы и США: концепции, школы, термины: Энцикл. справ. / Науч. ред., сост. И.П. Ильин, Е.А. Цурганова. 2-е изд., испр. и доп. М.: Интрада, 1999. 320 с.
- Фокин С.Л. Альбер Камю. Роман. Философия. Жизнь. СПб.: Алетейя, 1995. 384 с.
- Штирнер М. Единственный и его собственность. / пер. с немецкого Б. Гиммельфарба, М. Гохшиллера. М.: Издательство АСТ, 2021. 480 с.
- Hegel G.W.F. Die Vernunft in der Geschichte. 5. Auflage. Hamburg, 1955. 280 sriten.
- Bykhovsky B.E. Kierkegaard. Moscow: Mysl, 1972. 238 pages.
- Velikovsky S.I. In search of the lost sense: Essays on Literary Tragic Humanism in France. М., 1979. 295 pages.
- Velikovsky S.I. Edges of «miserable consciousness». Moscow: Centre for Humanitarian Initiatives, 2015. 208 pages.
- Kamyu A. The rebellious man. / Edited by A. Rutkevich. Moscow: Terra; Book Club; Respublika, 1999. 211 pages.
- Kamyu A. The Rebellious Man; Misunderstanding: [collection: translation from French]. Moscow: AST Publishers, 2017. 448 pages.
- Kamyu A. Creativity and freedom: [collection: translation from French]. / Composition and foreword by K. Dolgova. Commentary by S. Zenkin. Moscow: Rainbow, 1990. 608 pages.
- Kamyu A. Caligula. Misunderstanding. The state of siege. The righteous. Moscow: AST, 2021. 320 pages.
- Kamyu A. Letters to a German friend. // LibreBook: web site. (date of the address: 01.05.2022).
- Kamyu A. The plague. / Translated from French by N.M. Zharkova. Moscow: AST, 2014. 384 pages.
- Kurchinsky M.A. Apostle of egoism: Max Stirner and his philosophy of anarchy. Critical essay. / M.A. Kurchinsky. Moscow: LKI Publishing House, 2007. 264 pages.
- Kierkeger S. Fear and trembling. Moscow: Academic Project, 2020. 152 pages.
- Lyotard J-F. State of the Postmodern. / Translated from French by N.A. Shmatko. Moscow; SPb.: 1998. 160 pages.
- Sidorov A.N. Jean Paul Sartre and the French Left-Wing Radical Movement in 1950s–1970s. // Dissercat: electronic library of dissertations. (date of the address: 01.05.2022).
- Modern Foreign Literary Studies. Countries of Western Europe and the USA: concepts, schools, terms: Encyclopedia. / Ed. by I.P. Ilyin, E.A. Tsurganova. 2nd ed. updated and supplemented. Moscow: Intrada, 1999. 320 pages.
- Fokin S.L. Albert Camus. Novel. Philosophy. Life. SPb: Aletheia, 1995. 384 pages.
- Stirner M. The Ego and Its Own / translated from German by B. Gimmelfarb, Moscow: Gokhschiller. M. Publishing house AST, 2021. 480 pages.
- Hegel G.W.F. Reason in history. 5th edition. Hamburg, 1955. 280 pages.