Аннотация. Цель исследования – выявить особенности библейских реминисценций в лироэпическом произведении Апухтина «Год в монастыре». В статье впервые предпринимается попытка комплексного изучения библейских мотивов поэмы.
Ключевые слова: А.Н. Апухтин, романтический, монастырь, религия, мотив, побег, блудный сын.
Алексей Николаевич Апухтин (1840-1893) принадлежал к числу поэтов истинных, что называется «божией милостью» [3, с. 10]. Неслучайно Д.С. Мережковский в работе «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», говоря о его поэме «Год в монастыре», называет поэта «одним из самых нежных, изящных и благородных преемников Полонского и Тютчева» (а о самой поэме говорит, что это лучшее произведение Апухтина) [5, с. 321]. Критик также упоминает, что Апухтину удалось показать «возрождение свободного религиозного чувства» [5, с. 321].
Поэма «Год в монастыре» (1883), как и многие другие стихотворные произведения Апухтина, посвящена знаменитой оперной певице и признанной красавице, Александре Валерьяновне Панаевой (по мужу Карцовой), жене друга поэта, Г.П. Карцова. Следует сказать, что Карцовы, муж и жена, были особыми конфидентами поэта. Во-первых, он способствовал их сближению и свадьбе, а во-вторых, делился с ними самыми глубоко скрытыми от других, самыми задушевными мыслями и прозрениями. Так, незадолго до смерти, предчувствуя, что ему остается совсем мало времени пребывать в этом мире со своими друзьями, Апухтин, по свидетельству Г.П. Карцова, обратился с необыкновенной просьбой к А.В. Панаевой (Карцовой). А.В. Жиркевич вспоминал рассказ Карцова о последних днях Апухтина: «Он, между прочим, просил жену Карцова сказать ему, где она будет стоять во время панихиды. «Я хочу знать, – говорил он ей, – когда буду лежать в гробу, где будете стоять Вы!» [6, с. 145].
Эта мысль о лежащем в гробу покойнике, таинственным образом не потерявшим возможность слышать и даже наблюдать происходящее вокруг, в подробностях развита в рассказе «Между смертью и жизнью», герой которого, князь Трубчевский, лежа в гробу посреди собственной гостиной, наблюдает реакцию близких на его смерть, слышит их разговоры, чтение псаломщика и т.д. В другом рассказе Апухтина, «Дневник Павлика Дольского», герой во время болезни размышляет о своей смерти и панихиде: «Я живо представляю себе всю картину панихиды, вижу входящих людей, слышу их разговоры, замечаю оттенки искренности или равнодушия на том или другом лице. Одного только я придумать не могу: откуда я это все буду видеть?» [2, с. 243].
Рассказы написаны Апухтиным (по данным биографа поэта М.И. Чайковского) за год и два до смерти, но мотив лежащего в гробу покойника, готового воскреснуть, как и мучительная загадка возможной палингенесии, присутствовали в произведениях и творческом сознании поэта задолго до создания этой предсмертной прозы. В лирике и в посвященной Панаевой поэме «Год в монастыре» мотив воскресшего для впечатлений земного бытия покойника является одним из самых значительных.
Прозаический «Дневник Павлика Дольского» объединяет с лиро-эпической стихотворной поэмой «Год в монастыре» форма дневника (особенно интересно то, что начальные даты дневника в том и другом произведении приурочены к ноябрьским дням: 15 ноября поэт отмечал как свой день рождения). Светская повесть, не лишенная иронии и даже сатирического элемента («Дневник Павлика Дольского»), довольно парадоксально перекликается в мотивном аспекте с самой любимой лирической и даже исповедальной поэмой, какой был для поэта, по его собственному признанию, «Год в монастыре».
«Ты не можешь себе представить, с каким особенным чувством начал перелистывать рукопись этой квази-поэмы, которую я не могу разлюбить… Не только каждая глава ее пережита мною, но и описание каждой главы имеет свою историю», – признается Апухтин Г.П. Карцову в письме от 2 марта 1885 года [1, с. 418].
Мотив лежания в гробу, иронически переосмысленный, несколько застенчиво и в то же время иронически вводится уже в одной из первых записей героя поэмы. Старец Михаил, у которого в послушании будет находиться герой и которому «на вид лет сто» (однако с точки зрения библейского долголетия это не возраст), показывает гроб, в котором спит ради смирения и приготовления к вечному сну. Запись заканчивается жизнерадостным примечанием: «Но старец спит в нем только летом; / Теперь в гробу суровом этом / Хранятся овощи, картофель и грибы» [1, с. 314]. (Примечательна лукавая игра слов: гроб – гриб.)
Мотив развивается в поэме и в трагически возвышенном ключе. Старец Михаил «на днях в своем гробу навеки опочил» [1, с. 322], герой поэмы заключает, что вера старца в воскресение позволяла ему встретить смерть «легко» [1, с. 323], бестрепетно. Но об умершей матери представления героя другие, более подробные: она «в гробе тесном» сохраняет способность заботиться о своем сыне, сочувствовать ему: «Я знала все, я все тебе прощала, / Я плакала с тобой наедине… / Одна я видеть смела, / Как сердце разрывается твое…» [1, с. 326]. Гроб с телом под землей, душа же «в краю небесном» [1, с. 326], то есть мотив гроба не отменяется мотивом бессмертия души. В Библии воскресение связывается именно с выходом из гроба (могилы, захоронения): по Матфею, «и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град» (Мф.27: 52–53). О воскресении Лазаря также сказано недвусмысленно: «И вышел умерший» (Ин. 11: 44).
Библейский мотив воскресения как выхода из гроба, то есть оживления тела усопшего, Апухтин видоизменяет по-разному в своем творчестве. В поэме «Год в монастыре» мотив гроба связан с мотивом тела, земли («овощи, картофель и грибы», «в гробе тесном меня зарыли под землей»), а неуничтожимость души – с мотивом небес. В самом же последнем из написанных прозаических произведений, рассказе «Между смертью и жизнью», в теме воскресения акцентируется реинкарнация, в тексте Библии не заявленная (по крайней мере, прямо).
Предлагавшиеся в литературе об Апухтине сближения с творчеством Эдгара По не учитывают эволюцию взглядов поэта на загадку смерти, эволюцию его художественного интереса к танатологии, к изображению не только смерти, но посмертного бытия в своих произведениях, что повлияло и на эволюцию его жанровой системы, приоритеты которой все более смещались от психологической лирики и лироэпики к философской новелле и эссеистике. «Конечно, и сам автор рассказа «Между смертью и жизнью», этого отчета о механизме реинкарнации, понимал, что изображение смерти в таком нехристианском ключе отпугнет, а то и возмутит читателей, несмотря на тщательное описание всех подробностей православного похоронного ритуала» [7, с. 37]. В поэме «Год в монастыре», написание которой десятью годами предшествовало замыслу рассказа «Между смертью и жизнью», Апухтин еще гораздо более осторожен, помещая размышления своего героя в православный контекст и православный монастырский локус. Еще вполне в библейском духе звучит упование героя, смиренно готовящегося принять постриг: «И над душой, как в гробе мирно спящей / Волной неслышной время протечет / И к смерти той, суровой, настоящей, / Не будет мне заметен переход» [1, с. 328]. Однако уже и эти настроения взволновали М.Н. Каткова, отказавшегося печатать поэму в «Русском вестнике», и заставили валаамских монахов отрицательно отзываться о поэме.
Из других библейских мотивов поэмы Апухтина столь же усложненным и модифицированным, как танатосный мотив, является мотив блудного сына. Самого себя с блудным сыном герой поэмы сравнивает несколько раз. Как блудный сын, он пускается в побег, в путешествие. Это побег от самого себя, от несчастной любви, от светской суеты, то есть уход сродни буддийской и общемифологической модели ухода. Уход этот подчеркнут параллелизмом образов героя поэмы и «блудного сына» Кирилла, которого после долгих поисков находят в монастыре родители и умоляют вернуться. Однако намерение предаться аскезе и молитве, а в дальнейшем стать монахом сменяется у героя на новый уход – из монастыря в мир. Можно сказать, что герой находится в постоянном движении, в путешествии.
Герой Апухтина сначала старается укреплять свои душевные силы, вспоминая историю блудного сына и проецируя ее на свой уход «от мира» к Богу. Он ждет, что Бог пошлет ему успокоение и забвение несчастной любви. Однако убежать от себя самого еще никому не удавалось. Библейский блудный сын принуждается к возвращению обстоятельствами (пусть это символическое выражение ситуации «жизнь или смерть»). У героя апухтинской поэмы, строго говоря, нет убеждения в том, что монастырь означает истину (по крайней мере, это убеждение и надежды на успокоение тают с каждым днем). Поэтому для апухтинского героя сохраняются мучительные сомнения, сохраняется ситуация нравственного выбора и поиска.
Мотив блудного сына в поэме Апухтина переплетается с мотивом неосознанного греха и даже заблудшей овцы. Библейский фразеологизм «заблудшая овца» в значении «запутавшийся человек», «сбившийся с правильного пути», в сочетании со словами «Божье стадо» сообщает дополнительные смысловые обертоны и мотиву блудного, то есть заблудшего сына. Нравственный поиск и поиск веры может отождествляться не только с грехом, но и с жертвой на пути к обретению истины: «Неверие мое меня томит и мучит, / Я слепо верить не могу. / Пусть разум веры враг и нас лукаво учит, / Но нехотя внимаю я врагу. / Увы, заблудшая овца я в божьем стаде» [1, с. 315].
К тому же «блудным сыном» он оказывается не только для Бога, но и для своей возлюбленной. Библейский мотив блудного сына в поэме «Год в монастыре» может быть рассмотрен как инверсированный мотив. В евангельской притче Иисуса о блудном сыне блудный сын совершает путешествие в грех с его последствиями. В поэме Апухтина герой совершает путешествие в святость, но ожидаемые благотворные последствия не наступают. Не узнает читатель и о развитии отношений с возлюбленной, к которой после побега возвращается герой. Герой поэмы предпринимает новый поворот, циклически возвращаясь к началу поисков. Возможно, что его духовным приобретением все же можно назвать большую, чем раньше, готовность к жертве ради возлюбленной. Последняя строка поэмы содержит имплицитную отсылку к сакрализованному образу. В стихе «Она меня зовет» [1, с. 329] местоимение, указывающее на возлюбленную героя, написано курсивом. Это прием, заменяющий в художественных текстах написание с прописной буквы местоимений, относящихся к Богу-Отцу и Христу в Библии. Прием этот использован в пушкинском «Медном Всаднике», где во Вступлении Петр не называется по имени, а обозначается местоимением «он» (в академическом издании даже «Он»), и в последних строках первой части «Эпилога» «Войны и мира» Л.Н. Толстого, где Николенька Болконский называет отца «он».
В поэме возникает и мотив жертвы, постепенно преобразующийся в евангельский мотив жертвы вольной: «Как вольный мученик иду я на мученье» [1, с. 329]. С мотивом жертвы связан и мотив тернистого пути. «Тернистым путем» [Там же] называет герой поэмы путь нравственного выбора за пределами монастыря.
Заметим, что содержание концепта монастырь связано с системой мотивов поэмы А.Н. Апухтина. Исследователь концепта М.И. Кузьмина пишет: «Сложность наполнения концепта вызвана противоречивостью характеристик картины мира персонажа: вера – неверие, вера – сомнение, вера – гордость, сомнение – страстное желание обрести подлинную веру; попыткой приближения собственной языковой картины мира к мировидению монаха-праведника» [4, с. 11]. Монастырь в детских мечтах героя связан с образом рая. «Я монах! <...> В ребяческих мечтах / мне так пленительно звучало это слово, / и раем монастырь казался мне тогда» [1, с. 313]. Однако теперь ни раем, ни «землей обетованной», где он может обрести спасение, герой уже не может считать монастырь, чем он и отличается от Кирилла, убежденно противостоящего мольбам своих родителей о возвращении в мир (мiръ). Как и его герою, самому Апухтину не было дано ни умиротворение, ни счастливое сознание успокоения в вере, в решении для себя рокового вопроса (недаром герой поэмы отмечает, что вера старца Михаила помогает ему принять смерть). «Мне монастырь святой / Казался пристанью надежной, / Расстаться надо мне и с этою мечтой! / Напрасно переплыл я океан безбрежный, / Напрасно мой челнок от грозных спасся волн, – / На камни острые наткнулся он нежданно, / И хлынула вода, и тонет бедный челн / В виду земли обетованной» [1, с. 322]. Но философское пытливое сомнение выше веры, поэтому возвращение героя в мир, полный тревог, – это его мужественный и очень человечный выбор.
Недаром большое значение приобретает в поэме мотив сада. Сад – это рай, Эдем, о котором напоминает монастырский сад с его роскошными цветами: «Меж кельями разбросанными – сад, / Где множество цветов и редкие растенья / (Цветами монастырь наш славился давно). / Весной в нём рай земной, но ныне / Глубоким снегом всё занесено, / Всё кажется мне белою пустыней, / И только куполы церквей / Сверкают золотом над ней» [1, с. 313].
Но в Библии есть и Гефсиманский сад. Это место страстного моления Христа о чаше. То есть «он выглядит почти антисадом – сюрреалистическим извращением привычного образа сада» [7, с. 1021]. У Апухтина: «Шатаясь, проводил до сада я его… / В саду всё было пусто и мертво. / Всё было прах и разрушенье. / Лежал везде туман густою пеленой. / Я долго взором, полным муки, / Смотрел на тополь бедный мой. / Как бы молящие, беспомощные руки, / Он к небу ветви голые простёр, / И листья жёлтые всю землю покрывали – / Символ забвенья и печали, / Рукою смерти вытканный ковёр!» [1, с. 327]. В стихотворении «Моление о чаше» Апухтин также обращается к образу Гефсиманского сада: «В саду Гефсиманском стоял он один, / Предсмертною мукой томимый. / Отцу всеблагому в тоске нестерпимой / Молился страдающий сын» [1, с. 145]. Образ сада в поэзии Апухтина – это образ локуса, где происходит решительный выбор.
Итак, библейские мотивы поэмы «Год в монастыре» служат для выражения нравственно-философских и религиозных исканий поэта.
Biblical motifs in A.N. Apukhtin's poem «A Year in a monastery»
Sapronova A.Yu.,
undergraduate of 2 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Poltavets Elena Yurievna,
Associate Professor of the Department of Russian Literature of the Institute of Humanities of the Moscow City University, Candidate of Philology, Docent
Annotation. The purpose of the study is to identify the features of biblical reminiscences in Apukhtin's lyric-epic work «A Year in a Monastery». For the first time, it attempts a comprehensive study of biblical motif in the poem.
Keywords: A.N. Apukhtin, romantic, monastery, religion, motif, escape, prodigal son.
- Апухтин А.Н. Полн. собр. стихотв. Л.: Сов. писатель, 1991. 448 с.
- Апухтин А.Н. Сочинения. М.: Художественная литература, 2018. 312 с.
- Иезуитова Р.В. Звезда разрозненной плеяды: К 150-летию со дня рождения А.Н. Апухтина // Русская речь. 1990. № 6. С. 10-14.
- Кузьмина М.И. Семантический объем концепта монастырь в поэме А.Н. Апухтина «Год в монастыре» // Филология. 2017. № 2(8). С. 11-14.
- Мережковский Д.С. Полн. собр. соч.: В 24 т. Т. 18. М.: Изд-во И.Д. Сытина, 1914. 561 с.
- Новые материалы об А.Н. Апухтине из архива А.В. Жиркевича // Русская литература.1998. № 4. С. 123-157.
- Полтавец Е.Ю. Мельхиседек, Зоровавель и непрочитанный прозаик // «Неужели кто-то вспомнил, что мы были…» Забытые писатели. СПб.: Свое изд-во, 2019. С. 33-44.
- Словарь библейских образов / Под ред. Л. Райкена, Д. Уилхойта. СПб.: Библия для всех, 2005. 1423 с.
- Apukhtin A.N. Complete collection of poems. Leningrad: Soviet writer, 1991. 448 рages.
- Apukhtin A.N. Works. Moscow: Fiction, 2018. 312 pages.
- Jesuitova R.V. The star of the scattered pleiades: To the 150th anniversary of the birth of A.N. Apukhtin. // Russian Speech. 1990. № 6. Page: 10-14.
- Kuzmina M.I. Semantic scope of the monastery concept in A.N. Apukhtin's poem «A Year in a monastery». // Philology. 2017. № 2(8). Page: 11-14.
- Merezhkovsky D.S. Complete works: In 24 v. Vol. 18. Moscow: From I.D. Sytin, 1914. 561 pages.
- New materials about A.N. Apukhtin from the archive of A.V. Zhirkevich // Russian Literature. 1998. № 4. Page: 123-157.
- Poltavets E.Yu. Melchizedek, Zerubbabel and the unread prose writer // «Did someone remember that we were...» The Forgotten Writers. St. Petersburg: Own Publishing House, 2019. Page: 33-44.
- Dictionary of Biblical Images / Edited by L. Ryken, D. Wilhoit. St. Petersburg: The Bible for Everyone, 2005. 1423 pages.