Аннотация: Статья строится вокруг крымскотатарского сюжета в романе «Зеленый шатер» Людмилы Улицкой. Обсуждаются темы выселения коренного народа Крыма в 1944 г. и усилий, приложенных для возвращения крымских татар на историческую родину. Сделана попытка обозначить временными рамками исторический процесс, который по сегодняшний день служит поводом для острых дискуссий.
Ключевые слова: Людмила Улицкая, крымские татары, Крым, депортация, этносы.
«Зеленый шатер» – роман в 30 рассказах, где говорится о давлении времени и общества на личность, о преодолении страха и пробуждении инакомыслия, о смерти и вечности. Опубликован издательством «Эксмо» в конце 2010 г.
Единого мнения о жанровой специфике книги «Зеленый шатер» не сложилось. В тексте соединены элементы романа воспитания, семейного и исторического романов. Главы объединяются сквозными героями, через судьбы которых показана судьба поколения, и сквозными мотивами, через которые на метафорическом уровне выражена позиция Людмилы Улицкой.
Историческая канва романа обозначена смертями Сталина вначале и Бродского в конце. В сорока трех книжных годах взросление, бытовые радости, ежедневные трудности показаны на фоне разгара антисемитской кампании, гибели тысячи людей на похоронах вождя, чтения и перепечатки запрещенных книг, ввода советских войск в Чехословакию, слежек и бесед на Лубянке. Пунктирной строкой – Хрущев, диссиденты, Брежнев и преследующая дилемма: донести/не донести, подписать/не подписать. «В каждом деле есть, как минимум, один выход. Чаще их бывает несколько. Эта власть не дает ни одного. <…> Она всегда переигрывает тех, в ком есть честь и совесть» [5, с. 425].
Главные герои – Миха, Саня, Илья – «еврей-очкарик, музыкант, школьный шут» [5, с. 16]. Все трое родились в Москве за год до войны, все трое выросли без отцов. Их семьи принадлежали к разным социальным слоям: от простых рабочих до аристократов. В школьной среде эта незлобивая троица не пользовалась авторитетом. К счастью, школа для них запомнится не только восстановлением совместного обучения мальчиков и девочек, драками и жестокостью, но и талантливым учителем литературы, Виктором Юльевичем Шенгели. С лучшими учениками, куда вошли Миха и Саня, прицепом Илья, учитель литературы организовал кружок любителей русской словесности. «Люрсы» (так они себя прозвали), выбрав разные пути, остались друзьями на всю жизнь.
Улицкая говорит, что главные герои «созданы из подручного материала и опыта моей собственной жизни. Из опыта других людей, с которыми я была дружна в те годы. Некоторые истории очень близки к подлинным, другие придуманы» [4].
Композиция «Зеленого шатра» многофигурная, текст местами даже кажется перенаселенным. Кроме придуманных персонажей, здесь представлены знаковые фигуры эпохи: Андрей Сахаров, Наталья Горбаневская, Юлий Даниэль. Сделан намек на Андрея Синявского с указанием на вероятное сотрудничество с КГБ. Сюжет с принудительным лечением в психиатрической больнице генерала Нечипорука указывает на знаменитого генерала-диссидента Петра Григорьевича Григоренко.
По мнению литературного критика Натальи Ивановой, Улицкая меняет картины в романе слишком быстро: «проходят, промелькивают десятилетия, потом автор возвращает читателя назад; швы не всегда сварены, главы торопливы – скорее пересказы, и в пересказах этих Улицкая тоже торопится и забывает о том, что она пишет все-таки прозу, а не черновик с набросками и на живую нитку» [3].
Контрасты советской действительности Улицкая отыскивает на улицах и в суде, выуживает из дружеских бесед на кухне, известий официальных газет и правительственных сообщений. Среди множества диссонансов, обнаруженных автором, один постоянно в центре его внимания: это противоречия внутреннего мира, сознания и психологии славных, но не гениальных людей в условиях «обыкновенного» героизма. Разбавляя повествование короткими лирическими отступлениями, сюжет возвращается к столкновению с властью, требующему от героев романа нравственного и политического выбора.
Крымскотатарская тема начинается с упоминания: «кроме правозащитников, были еще крымские татары, желавшие вернуться в покинутый двадцать лет назад Крым…» [5, с. 490] – и связана с сюжетной линией Михи Меламида, который «был одарен такой душевной отзывчивостью, такой безразмерной, совершенно эластичной способностью к состраданию, что все прочие его качества оказывались в подчинении этой «всемирной жалости» [5, с. 450].
18 мая 1944 г. весь крымскотатарский народ был обвинен в сотрудничестве с оккупантами и по приказу Сталина выслан из Крыма в Среднюю Азию и на Урал. Об этом Миха Меламид узнает, когда весной 1967 г. вместе с друзьями и женой приезжает в Крым. В Бахчисарае Миха знакомится с семьей Героя Советского Союза Мустафы Усманова – крымского татарина, который приехал в надежде хоть короткое время побыть на родине.
«В это время в гостиницу вошла семья: муж и жена в немолодых летах, а при них дочка лет четырнадцати. Татары, приехавшие из Средней Азии, узнавались по узбекской тюбетейке мужчины, женскому полосатому платку, по скуластым лицам, по толстым серебряным браслетам с рыжими сердоликами на тонких запястьях девочки, по напряженности, написанной на лицах. Мужчина вынул из внутреннего кармана пиджака два паспорта и положил перед служащей. Пиджак был весьма неновый, вылинявший на спине. Но от плеча чуть не до пояса покрыт был орденскими планками и боевыми орденами. Хмурая тетка отложила паспорта московских путешественников, раскрыла паспорта и покачала головой:
– Мест нет.
– Как это?
– Мест нет.
– Как это нет? Вы лжете! Есть места! – вскинулся Миха. – Есть наши два номера, и будьте любезны, в один из наших номеров и заселите эту семью.
– А для вас тоже мест нет, – тетка подвинула стопку паспортов к Михе» [5, с. 498].
«Миха кипятился – он реагировал на несправедливость страстно, даже физиологически – чувствовал, как стучит кровь в висках, руки сжимаются сами собой в кулаки:
– Сволочи, какие сволочи, – шепнул Эдику. – Ты понимаешь, что происходит? Это же выселенная татарская семья... – Всего несколько дней тому назад подруги Марии Степановны рассказывали о майском событии сорок четвертого года, и эти сведения еще не улеглись, еще горело чувство мировой несправедливости. – Мужик на фронте воевал, а его семью из дому выселяли!» [5, с. 499].
После инцидента в гостинице Мустафа Усманов приводит свою семью и компанию Михи на древнее кладбище. Это было единственное место, где они могли переночевать. Несмотря на соседство смерти, «руины небольшого мавзолея были скорее уютны, чем опасны. А может быть, доверие татарина к этому месту было столь велико, что передавалось ребятам» [5, с. 500]. После разделенного ужина завязался разговор – «он шел не по какому-то главному руслу, а сразу обо всем – о сиюминутном, странном случае, который свел вместе ничем не связанных людей – ни прошлым, ни будущим, ни кровью, ни судьбой... о красоте, которая как с неба упала…» [5, с. 501]. Так крымскотатарский сюжет вливается в повествование о судьбе поколения, где почти невозможно предугадать, что сиюминутно, а что принадлежит вечности.
Встреча с Мустафой Усмановым, его женой Алие и дочерью Айше определила ход жизни Михи. В его московскую квартиру начали наведываться участники национального движения крымских татар. «Приезжали с петициями, с протестами, с просьбами и требованиями. Ночевали на полу, на надувном матрасе… Миха принимал к сердцу чужие татарские заботы ближе, чем еврейские хлопоты о репатриации в Израиль, еврейское изгнание длилось две тысячи лет, слишком уж давняя история, а татарская была такая свежая, дома и колодцы в Крыму еще не все были разрушены, татары еще помнили советских солдат, их выселявших, и соседей, занимавших их дома.
Миха втянулся в чужое дело со своей всегдашней отзывчивостью. Помогал составлять письма, распространять, поддерживать связи. Несколько раз ездил по поручению татарских друзей в Крым, собирал вместе с новым приятелем Равилем сборник воспоминаний о выселении сорок четвертого года...» [5, с. 502].
О страданиях малых народов, об их насильственной ассимиляции Миха писал в самиздатском журнале «Гамаюн». Задумав один из номеров полностью посвятить крымским татарам, Меламид подготовил перевод из поэмы крымскотатарского поэта Эшрефа Шемьи-заде (1908–1978).
Речь идет о выдающемся крымскотатарском деятеле культуры. Эшреф Абдураманович Шемьи-заде был не только поэтом, но и переводчиком, литературоведом, публицистом, общественным деятелем. В 1934 г. он был делегатом Первого съезда писателей СССР и в том же году одним из первых членов Союза писателей СССР. В Большой советской энциклопедии (том 62) отмечено, что «деятельность Шемьи-заде имеет огромное значение для развития крымскотатарского языка». Эшреф Абдураманович неоднократно подвергался преследованиям со стороны властей. Около восьми лет провел в тюрьмах и ГУЛАГе. В 2007 г. в Евпатории на доме, где жил поэт, установлена мемориальная доска.
«Татары сделали Михе подстрочник, он перевел отрывки из полупогибшей поэмы. Они были писаны живой кровью, и Миха извелся, пока кой-как перевел:
То не собака воет страшным голосом
В московской ледяной ночи,
То вождь кремлевский, крови алчущий,
Несытый, воет и рычит…» [5, с. 505].
Исследовательница Азизе Аблаева установила: потерянная поэма называлась «Боран», что в переводе означает «ураган» [1, с. 156].
За помощь крымскотатарскому движению Миху Меламида отправляют в тюрьму. Три года в лагере состарят его, но не изменят миропонимания и жизнеповедения. Однажды к нему приехала повзрослевшая дочь Мустафы Усманова, Айше. Молодая женщина рассказала, что отца посадили, что попался дельный адвокат, который посоветовал ехать в Москву и обратиться за помощью к академику Сахарову и иностранным журналистам. Вмешательство профессора-диссидента не помогло: Мустафа Усманов умер в ташкентском следственном изоляторе.
Миху по-дружески предупреждали: «Плохое ты время выбрал благородство проявлять» [5, с. 572]. Государственный строй не простил Меламиду инакомыслия. Не простил того, что, несмотря на подписанное согласие не заниматься диссидентской деятельностью, он продолжал помогать крымским татарам, устроил не только встречу Айше с Сахаровым, но и позволил ей в своей квартире дать интервью иностранному корреспонденту. Начались допросы, угрозы. Загнанный в угол, Миха кончает жизнь самоубийством.
«С неверующим поэтом прощались его верующие друзья – кто как умел. В Ташкенте его почтили татары, отслужили заупокойную службу по мусульманскому обряду. В Иерусалиме единоверцы Марлена заказали кадиш, и десять евреев прочитали на иврите непонятные слова, а в Москве Тамара, Олина подруга, заказала панихиду в Преображенском храме, где служил вольнодумный священник, осмелившийся отпевать самоубийцу» [5, с. 585].
Борьба с деспотизмом для Улицкой и ее героев вненациональна. Автор никого открыто не осуждает, никому не поддакивает, но эпиграфом к роману выбрана ко многому обязывающая цитата из письма Б. Пастернака В. Шаламову (9 июля 1952 г.): «Не утешайтесь неправотою времени. Его нравственная неправота не делает еще нас правыми, его бесчеловечности недостаточно, чтобы, не соглашаясь с ним, тем уже и быть человеком» [5, с. 5].
Включив в текст самоперепись крымскотатарского народа, организованную активистами национального движения, Улицкая впервые в русской литературе отображает масштаб трагедии депортации крымских татар:
«На листочке мелким каллиграфическим почерком, под красной шапкой “ТАТАРЫ”, было написано:
1783 г. – около 4 млн чел. – татарское население Крыма на момент присоединения Крыма к России.
1917 г. – татарское население составляло 120 тыс. чел.
1941 г. – татарское население Крыма – 560 тыс. чел.
1941–1942 гг. – мобилизовано 137 тыс. мужчин, из них погибло 57 тыс.
1944 г. – 420 тыс. чел. (200 тыс. детей) – гражданское население.
1944 г. 18–20 мая – в депортации принимало участие 32 тыс. войск НКВД.
1944 г. 18 мая – выслано в Среднюю Азию 200 тыс. (официальная цифра).
1945 г. – погибло 187 тыс. спецпереселенцев (по официальным данным 80 тыс.).
1956 г. – с татар Средней Азии снят режим спецпереселения, но возвращение в Крым запрещено.
Внизу приписка синими чернилами:
Рыжий! Обрати внимание, все официальные цифры (о высылке, нпр.) занижены, по нашим данным, погибло около 42 % спецпереселенцев в первые полтора года. <…>. У них все занижено. Равиль готовит тебе сводку с 1945 по 1968 год. Муса» [5, с. 508].
Роман сделан таким образом, что его легче рассматривать по отдельным главам. Принять текст как единую художественную ткань сложнее. Разновеликие и разнонаправленные темы объединяет позиция автора, который на стороне тех, у кого вызывает отторжение «грандиозная ложь, цинизм, непостижимая жестокость, бесстыдная манипуляция людьми, теряющими человеческий облик и достоинство от страха» [5, с. 503].
Вместе со смертью Михи Меламида завершается крымскотатарский сюжет «Зеленого шатра». Известно, что Улицкая хотела назвать роман «Имаго». В переводе с латинского imago – «образ». Это взрослая стадия индивидуального развития насекомых и некоторых других членистоногих животных со сложным жизненным циклом. Впоследствии в русскоязычном варианте название «Имаго» сохранилось только для главы, где Миха связан с крымскими татарами. Подразумевается, что Миха Меламид не смог достичь стадии полностью развитых крыльев. Хотя тут же: «Распоряжаться собой – это и значит быть взрослым» [5, с. 584]. Людоедское время, в которое довелось жить Михе, прервало полет, но не обломало крыльев.
Литературовед Элеонора Шафранская название «Зеленый шатер» интерпретирует как «тот самый шалаш-шатер, который сооружается на время иудейского праздника Суккот. Шатер, или сукка, – напоминание о человеческих скитаниях, о ловушках, которые никак не зависят от стоящих во главе страны монстров» [6, с. 16].
Сон одной из героинь рассказывает, как к зеленому шатру выстраивается очередь, состоящая из живых и мертвых. Они стремятся заглянуть в шатер. Зачем? Не потому, что ищут там покойный мир, где уравнен и друг и враг. Для них шатер, напротив, – это сцена, с которой на короткий миг короткого дня можно успеть рассказать, что они были.
Если согласиться с этой интерпретацией, то становится понятно, почему Людмила Улицкая в своем романе на всех порах мчится сквозь историю. Люди и нелюди, гонения и предательства, дружба и любовь. У всякой памяти есть предел. Если ограждаться от чужого горя, приучать себя быть нечувствительным к чужой травме, то не стоит удивляться сегодняшним оправданиям сталинского террора и ностальгии по брежневскому «застою».
В книге «Кривое горе» историк Александр Эткинд обсуждает феномен «эффекта пятидесяти лет». «Столько времени нужно литературе, чтобы «остранить» трагическое прошлое, обдумать его опыт и создать убедительный нарратив, получающий широкое, а может быть, и всеобщее одобрение современников» [7, с. 12]. Иначе говоря, должны уйти два поколения, чтобы след кровавого прошлого сменился спокойным знанием. Памятью без травмы. «Мертвые травмы не знают, ее переживают выжившие. Исторические процессы катастрофического масштаба наносят травму первому поколению потомков. Их сыновья и дочери – внуки жертв, преступников и свидетелей – испытывают уже не травму, а горе по своим дедам и бабкам» [7, с. 13].
Роман «Зеленый шатер», тем более его крымскотатарская линия, всеобщего одобрения современников не получил. Видимо, некоторым историческим процессам полвека маловато. Поэтому пусть взахлеб, пусть не всегда ясно, но все нужно успеть проговорить, чтобы заставить работать память человечества.
Crimean tatars in the novel «Green tent» by Lyudmila Ulitskaya
Keshfidinov S.R.
undergraduate of 1 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Shafranskaya Eleonora Fedorovna
Professor of the Department of the Russian Literature of the Institute of Humanities of the Moscow City University, Doctor of Philological Sciences, Docent
Annotation. The article is based on the mention of the Crimean Tatar plot in the novel «The Green Tent» by Lyudmila Ulitskaya. The thems of the eviction of the indigenous people of Crimea in 1944 and the efforts made to return the Crimean Tatars to their historical homeland are discussed. An attempt is made to define a time frame for the historical process, which to this day serves as an occasion for heated discussions.
Keywords: Lyudmila Ulitskaya, Crimean Tatars, Crimea, deportation, ethnic groups.
- Аблаева А.Т. Крымскотатарский мир в русской прозе ХХ – начала XXI веков: дис. … канд. филол. наук / А.Т. Аблаева. Симферополь, 2017. 191 с.
- Большая советская энциклопедия. М.: Сов. энциклопедия, 1933. Т. 62. 416 с.
- Иванова Н.Б. «Самодонос интеллигенции» и время кавычек. // Знамя. 2011. № 7. С. 168-174.
- Световая З. Не было победителей у зрителей. // The New Times. 2010. 21 декабря. URL: https://newtimes.ru/articles/detail/32107 (дата обращения: 14.04.2021).
- Улицкая Л.Е. Зеленый шатер. М.: АСТ, 2021. 638 с.
- Шафранская Э.Ф. Современная русская проза: Мифопоэтический ракурс. М.: ЛЕНАНД, 2015. 216 с.
- Эткинд А. Кривое горе: память о непогребенных / авториз. пер. с англ. В. Макарова. М.: Новое литературное обозрение, 2016. 328 с.
- Ablaeva A.T. Crimean Tatar world in Russian prose of the XX – the beginning of the XXI centuries: Dissertation for the degree of Candidate of Philological Sciences / A.T. Ablaeva. Simferopol, 2017. 191 pages.
- The Great Soviet Encyclopedia. Moscow: Sovetskaya enciklopediya, 1933. Vol. 62. 416 pages.
- Ivanova N.B. «Clerisy Self-Reporting» and time of quotation-marks. // Znamya. 2011. No. 7. Page: 168-174.
- Svetovaya Z. There were no winners among the audience. // The New Times. 2010. December 21. URL: https://newtimes.ru/articles/detail/32107 (date of the address: 14.04.2021).
- Ulitskaya L.E. Green tent. Moscow: AST, 2021. 638 pages.
- Shafranskaya E.F. Modern Russian prose: Mythopoetic perspective. Moscow: LENAND, 2015. 216 pages.
- Etkind A. Dishonest grief: pamyat o nepogrebennykh / author's translation from English by V. Makarov. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2016. 328 pages.