Аннотация. В контексте биографии и прозы писателя Руфи Зерновой (ХХ век) сделан аналитический обзор вызревания в ее творчестве проблемы «свой – чужой».
Ключевые слова: национальное самосознание, «чужой», дом, Израиль, Руфь Зернова.
Проблема взаимодействия «чужих» и «своих» волновала человечество с момента его появления. Эта оппозиция имеет место в культуре каждого народа. Чужак на уровне подсознания всегда несет угрозу, это отрицательный «компонент», пришелец извне [9, с. 477-478]. Человек с другой культурой – это человек с другим мировоззрением, языком, традициями, ценностями. Чужой – посторонний, далекий по духу, взглядам [7].
Древние славяне воспринимали «инородца», т.е. «чужого», как представителя потусторонности, опасности, наделяли его необычными и даже пугающими чертами внешности, например, черным небом, белыми глазами. В частности, о евреях были особые представления: считалось, что у них есть маленькие хвостики и, так же, как и у других инородцев, нет души, а есть только «пар», как у животных. «Даже если наличие души у инородцев признается, инородцы (иноверцы) не могут вместе с христианами попасть в рай, ад или чистилище. Для душ евреев и некрещеных детей существует особое место – пещера или бездонная темная пропасть. Лишенные души, инородцы якобы находятся в родстве с животными (легенда о превращении еврейки в свинью – общеславянское, <…> в удоде живет душа еврея – польское…)» [1, с. 214].
Спустя много веков представления о «чужих» перестали носить магический характер, но, несмотря на это, некая историческая память укоренилась в людях, до сих пор чужакам не дают ассимилироваться в полной мере, почувствовать себя «своими».
Литература не остается в стороне, и писатели посвящают этой проблеме свои труды на протяжении многих веков: начиная со «Слова о полку Игореве», где русские князья воюют с половцами, заканчивая современными произведениями о нынешних войнах, колониях, ассимиляции и т.д.
Биография несправедливо забытой писательницы Руфи Зерновой похожа на путевой роман со сложной географией: родилась в Одессе, где провела свое детство и отрочество, учиться поехала в Ленинград, поступила на филологический факультет. В разгар Гражданской войны в Испании отправилась в страну тореадоров добровольцем в качестве переводчика. Во время Великой Отечественной войны была эвакуирована в Ташкент, где познакомилась со своим будущим мужем и впоследствии известным литературоведом Ильей Серманом. Далее в ее непростой судьбе появляется ГУЛАГ, а там и бесконечный этап, мучительная разлука с близкими и попытка радоваться мелочам.
Это советский этап ее жизни. Несмотря на свое еврейское происхождение, очень долгое время писательница считала себя «своей» в своей стране. Ощущение национальной идентичности, осознание еврейской сущности к писательнице и ее сверстникам приходит не сразу.
Пелена рассеивается с началом государственного антисемитизма: «К сорок восьмому году все стало ясно. Наступил государственный антисемитизм, и как мы ни старались, пришлось узнать его в лицо» [3, с. 252]. Появился страх, с которым не рождаешься, осторожность, с которой вынужден жить. Еще в середине тридцатых годов люди поколения Руфи Зерновой читали книги (например, роман «Фиеста» Э. Хэмингуэя, 1926) с явным оправданием антисемитизма, но не замечали этого. В их сознании тогда еще отсутствовала некая «подозрительность»: «И я думаю – это свидетельство того, что мы были свободны. Свободны от подозрительности. Мы не были повязаны с антисемитизмом, как человек со своей тенью, мы не подозревали, что она есть <…> Для нас это было на одной линии с крестовыми походами и нашествием Наполеона: на линии прошлого. Того, что было до нас» [3, с. 260].
Многие в своей стране, в своем доме постепенно становились чужакам: «За что? За то, что – чуждый элемент» [3, с. 258]. «Зачем не такой?» [3, с. 258] – а какой «не такой»? Руфь Зернова была влюблена в русскую природу, народ, а главное – в русский язык. Ей было дико, что однажды она перестала быть «своей», ведь и еврейкой она себя не считала. Ей была чужда та культура, и она не знала иврит. Руфь Зернова была обычным советским ребенком, студентом, женщиной, сначала даже слишком патриотичной: «…кем мы были? Евреями, воспитанными на Пушкине? Евреями по названию – без религии, без обрядов, без языка? Евреями, принявшими культуру за религию? Усвоившими культуру вместо религии?» [3, с. 263]. Но пелена постепенно рассеивалась. Менялись взгляды.
Именно за рефлексию, за попытку осознания национальной идентичности и своего места в этом мире Руфь Зернову и осуждают. Сказав, что у евреев в Советском Союзе нет будущего, писательница подписала себе «смертный приговор». Получает десять лет лагерей, но благодаря смерти Сталина проводит в них только пять. Это время она не считает потерянным. Хоть на какое-то время удалось почувствовать себя «своей», ведь сокамерницы равны. Это момент для смирения, изучения человеческой души, самоанализа и для огромного количества сюжетов, вдохновения для будущих произведений [3, с. 267].
Лагерный мир стал настолько привычным, что сложно было представить жизнь на свободе. «А мы воли боялись. Мечтали, звали, ждали – и боялись» [5, с. 398]. В лагере было все предельно ясно и просто: прием пищи по расписанию, сон, работа: «В лагере – без забот. Накормлен, как говорили у нас, по норме, одет по сезону, на работу ведут, с работы провожают… А на «воле» – как жить? Куда трудоустроят? Гроши получать, дрова доставать, да раз в месяц, а то и чаще – ходи, отмечайся в милицию. И всем ты чужая, и всем подозрительная, и все на тебя стучат… Странная воля» [5, с. 398].
Руфь Зернова и Илья Серман уехали из СССР в 1975 году. Перед этим эмигрировала их дочь Нина – Илью Захаровича уволили из Пушкинского Дома. Это стало финальной точкой – оставаться дальше было нельзя. Евреи во все времена были гонимым народом, несмотря на то, что вкладывались в культуру, цивилизацию тех, кто давал им приют. Увы, заканчивалось всегда одинаково. Так и здесь: во второй половине двадцатого века два талантливых филолога вынуждены были покинуть свой дом. Их срок там кончился [3].
Это было непростое решение, но, по факту, эмиграция стала для семьи глотком свежего воздуха. Началась совсем другая жизнь, пусть и сложная, но совсем другая.
Чтобы покинуть страну, они отдали все: сбережения, продали личные вещи, сохранив только самое необходимое. Деньги ушли на билеты и бесконечные «благодарности» соответствующим инстанциям: «Людей выпускали из родной страны, как из тюрьмы после отбытия срока – шмонали, шмонали, шмонали и грабили» [3, с. 274]. Таким образом, новые израильтяне, будучи какое-то время успешными в СССР, сумевшие скопить там какое-то состояние после сорокалетней работы на государство, приехали в свой город, к себе домой, нищими: «И мы надолго стали иждивенцами. У нас не было пенсий, как у всех, кто приезжает с Запада. У нас не было денег, как у некоторых. У нас не было недвижимого имущества – ни здесь, ни где бы то ни было» [3, с. 274]. Но им помогали и знакомые, и новая страна. Илье Захаровичу сразу дали работу – пригласили преподавать. Дали служебную квартиру, знакомые делились какими-то вещами. Они пришли «с протянутой» рукой, но их приняла эта страна с распростертыми объятиями. Но стали ли они своими? Или все те же чужаки?
«Стали ли мы израильтянами? Наш телефон тоже звонит только по-русски. Иврит мой годится только для базара и то не всегда. Из газет мы читаем «Джерузалем пост». По телевидению смотрим «Французский час» и английские детективы. И до сих пор в магазине, когда предстоит серьезная покупка, я спрашиваю продавца: ата медабер рак иврит (вы говорите только на иврите)? Откуда же это чувство принадлежности, общности, кровности? Я не зажигаю свечей – не хожу в синагогу – не знаю молитв – негодую на отсутствие транспорта по субботам… Откуда же это странное живое чувство к холмам, к земле?» [4, с. 19]. Это была попытка понять: а можно ли стать своим, если все вокруг тебе чуждо? И ты всей душой пытаешься цепляться за что-то из другого мира?
«Сознание того, что Израиль – наш дом, пришло к ней не сразу, – пишет Илья Серман, супруг писательницы. – Слишком многое надо было в себе преодолеть, и прежде всего свою неприязнь к местечковости, к идишу, на котором говорила ее бабушка, неприязнь, вернее, непонимание той части Израиля, которая диктует правила жизни и запрещает общественный транспорт по субботам. Надо было порвать со всем, что связывало нас с Россией, с тем, что было так дорого, – с ее природой, с ее людьми, а главное – ее языком, русским языком, тем главным сокровищем, которое <…> было вывезено нами из России» [8, с. 40-41].
СССР вынудил их распроститься с родным домом – невозможно было работать, жить, свободно дышать. Руфь Зернова до последнего не может проститься с Россией, «выкинуть» ее из своего сердца: «Россию жалко! И не потому, что мы не можем унести ее на подошвах сапог. Она в нас, так же как Испания – в сефардах, Персия – в выходцах из Бухары, Польша и Германия – в ашкеназах. Она в нас <…> Бег. Бег. Бег в лабиринте. Бег по виткам, по восьмеркам истории. Обратно – к нашему дому, между Средиземным и Красным морем. Теперь мы тут. В Израиле. Дома» [8, с. 283]. Нельзя сказать, что писательница абсолютно «слилась» с пространством, ассимилировалась, но маленькими шагами она приближалась к «душе» Израиля: стала читать молитву по пятницам и поститься в Судный день. Но самым важным фактором было, конечно, ощущение «себя» в этой стране: именно в эмиграции вышли сборники произведений Руфи Зерновой – открылся простор для творчества. Можно было публиковать то, что было под запретом в СССР.
Рассказ «Наши дороги домой» Руфь Зернова завершает очень символично: реальность переплелась с ее же вымыслом, только спустя много лет. Родилась реминисценция, навеянная воспоминаниями о прошлом творчестве, о прошлой жизни. Концовка напоминает последние строки рассказа «Скорпионовы ягоды» [2] (1961), который принес писательнице известность. В основе сюжета две враждующие семьи, забор разделяет два хозяйства, два дома – Галин и Скорпионихи, сварливой и жестокой старухи. На самом деле ее зовут Сидоренчихой, но в обиходе она получила прозвище «Скорпиониха», или «Скорпион». Ветки черешни из ее сада свешивались на половину, где Галя жила со своими бабушкой и дедом. С детства она усвоила, что эти белые и сочные ягоды ядовитые, бабушка говорила: «скорпионовы ягоды». И не только ягоды – всё, что исходило из враждебного двора, было вредно и опасно, так усвоила с детства уже повзрослевшая Галя. В финале рассказа Скорпиониха умирает, забирая с собой всю ненависть и обиды Галиной бабушки, которая, как оказывается, была ее сестрой. На черешне распускаются ароматные белые цветы, не вовремя – в августе, но Галя видит в этом хороший знак: не все потеряно, раз болеет – надо лечить, на смену злым придут добрые люди. «За деревом тоже надо смотреть, и ухаживать, и любить, и растить…» [2, с. 32]. Может, тогда изменится и место, и его энергетика. Смерть поселилась на этой территории давным-давно, но «приедут другие люди, побелят стены, начнут жить» [2, с. 29]. И черешня зацветет не в августе, а весной, как и должно, и на земле поселится любовь.
Здесь мы можем вспомнить о таком понятии как genius loci – то есть о духе места. Согласно древним поверьям, место находится под присмотром духа – доброго или злого [11, с. 272]. Духи «находятся в постоянном взаимодействии с человеком, ежечасно определяя особенности его душевного и психического состояния» [10, с. 413]. В «Скорпионовых ягодах» черешня была символом жизни на ядовитой земле, а в биографии Руфи Зерновой встречается акация – дерево, ассоциирующееся у писательницы с Одессой, чудесный аромат желтоватых соцветий переносит ее в детство. Прекрасные творения выросли из умирающих прутиков вокруг безжизненного, плавящегося асфальта в Рамоте, в Иерусалиме, преобразив все вокруг. «А теперь на нашей улице есть тень. Прутики хотели жить, выросли и стали акациями. Мы уезжали на год, вернулись – и глазам своим не поверили: неужели? Да, они. И в мае пахнет на нашей улице, как в моем детстве. <…> …Деревья растут и замыкают кольцо моей жизни, а если и изменились на новой почве, то так и должно быть: живые ведь. И живучие» [3, с. 291].
Жизнь побеждает и в вымысле, и в реальности. Дух места «земли обетованной» принимает Руфь Зернову, встречает волшебными цветками акации, здесь она «своя». Да, этот край полон опасности, он только обретает свой характер, но это ее земля. Произошло такое долгожданное обретение исторической родины и духовной связи со своим народом.
A long way home: the problem of «stranger» in Ruth Zernova’s stories
Starkova Yu.S.,
undergraduate of 2 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Shafranskaya Eleanora Fedorovna,
Professor, Department of Russian Literature, Institute of Humanities of the Moscow City University, Doctor of Philology, Associate Professor
Annotation. An analytical research concerning the problem of «ours – others/stranger's» development in a context of Ruth Zernova's (XX century) prose and biography was made.
Keywords: national identity, «tranger», home, Israel, Ruth Zernova.
- Белова О.В. Инородец // Славянская мифология: Энциклопедический словарь. М.: Эллис Лак, 1995. С. 213-215.
- Зернова Р. Скорпионовы ягоды: Рассказ. М.: Гос. изд. худож. литер., 1961. 32 с.
- Зернова Р. Наши дороги домой // Израиль и окрестности. Иерусалим: Библиотека-Алия, 1990. С. 249-292.
- Зернова Р. Попутчики // Израиль и окрестности. Иерусалим: Библиотека – Алия, 1990. С. 9-38.
- Зернова Р. Время надежд // Р.А. Зернова. Иная Реальность. Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2013. С. 391-417.
- Левин С. Долгая дорога домой. Руфь Зернова // Семь искусств: Электронный журнал. 2012. № 4(29). (дата обращения: 04.06.2020).
- Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка: около 100 000 слов, терминов и фразеологических выражений. М.: Оникс, 2009. 1359 c.
- Серман И.З. Заманчивая судьба // Руфь Зернова – четыре жизни: Сб. воспоминаний. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 40-41.
- Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 477-487.
- Токарев С.А. Духи // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М.: Сов. энциклопедия, 1991. Т. 1. С. 413-414.
- Штаерман Е.М. Гений // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М.: Сов. энциклопедия, 1991. Т. 1. С. 272.
- Belova O.V. Foreigner // Slavic mythology: An encyclopedic dictionary, Moscow: Ellis Luck. 1995. Page 213-215.
- Zernova R. Scorpion`s berries: The story. M.: State publishing house of fiction literature, 1961. 32 pages.
- Zernova R. Homeward Bound // Israel and the surrounding area. Jerusalem: Biblioteka-Aliya, 1990. Page 249-292.
- Zernova R. Companions // Israel and the surrounding area. Jerusalem: Biblioteka-Aliya, 1990. Page 9-38.
- Zernova R. Time of hopes // R.A. Zernova. Another reality. Novosibirsk: Svinin and sons, 2013. Page 391-417.
- Levin S. A long way home. Ruth Zernova // Seven arts: Electronic magazine. 2012. № 4(29). (date of the address: 06.04.2020).
- Ozhegov S.I. Explanatory dictionary of the Russian language: about 100 000 words, terms and phraseological expressions. Moscow: Onyx, 2009. 1359 pages.
- Serman I.Z. Tempting fate // Ruth Zernova – four lives: Collection of memories. Moscow: New literary review, 2011. Page 40-41.
- Stepanov Yu.S. Constants. Dictionary of Russian culture. Experience of research. Moscow: Languages of Russian culture, 1997. Page 477-487.
- Tokarev S.A. Essence // Myths of the peoples of the world: encyclopedia: In 2 vol. M.: Sov. encyclopedia, 1991. T. 1. Page 413-414.
- Shtaerman E.M. Genius // Myths of all nations: encyclopedia: In 2 tomes.: Sov. encyclopedia, 1991. T. 1. Page 272.