Аннотация. Статья посвящена анализу влияния ключевых идейных и эстетических компонентов трудов Фридриха Ницше (1844-1900) на литературное наследие Юкио Мисимы (1925-1970).
Ключевые слова: японская литература, Юкио Мисима, немецкая философия, немецкий интеллектуальный роман, Фридрих Ницше, кросскультурный диалог, литературный синкретизм, XX век.
Благодаря резкому ускорению процессов глобализации в конце XIX – начале XX века влияние немецкой философии и интеллектуального романа распространилось далеко за пределы Германии, оставив значительный след в мировой культуре. Япония, шагнувшая из революционной эпохи Мэйдзи (1868-1912) в продолжившую курс на всестороннюю модернизацию эпоху Тайсё (1912-1926), не стала исключением: здесь, в период небывалой социокультурной трансформации, плоды западной литературы и философии вызывали особенно оживленный интерес общественности [5, с. 51]. Начиная с 1910-х годов такие японские переводчики, как Т. Икута (1882-1936), Х. Санэёси (1895-1962), К. Китамура (1898-1960), К. Такахаси (1902-1998) и др., активно переводили для массового японского читателя труды Ф. Ницше, Т. Манна, Г. Гессе и А. Дёблина. Далеко не последнюю роль в популяризации немецкой литературы среди массового японского читателя сыграл издательский дискурс, выступающий в качестве важного агента системы «автор – читатель – издатель» [1, c. 64]: так, запущенная издательством «Иванами Сётэн» (яп. 岩波書店) недорогая книжная серия «Иванами Бунко» (яп. 岩波文庫) представляла японскому читателю своего рода золотую коллекцию мировой литературы; основавший же издание Сигэо Иванами (1881-1946) был преданным идейным последователем вдохновленного немецкой интеллектуально-воспитательной культурой движения «Кё:ё» (яп. 教養, калька с немецкого понятия Bildung, рус. «воспитание, взращивание»), что значительным образом повлияло на частоту публикации в серии «Бунко» переводов немецкой литературы и дискурсивный характер прилагаемых к ним предисловий. Что же касается принятия Ницше в частности, то его работам повезло встретить в лице японского читателя идеального партнера по межкультурному диалогу, поскольку многие излагаемые немецким мыслителем идеи оказались крайне созвучны традиционным японским религиозно-философским установкам [12, с. 1701], [7, с. 220]. Таким образом, к моменту появления на свет Юкио Мисимы (1925-1970) многочисленные работы Ф. Ницше уже были переведены на японский язык и пользовались популярностью в местных интеллектуальных кругах.
Из воспоминаний матери Юкио Мисимы, Сидзуо Хираока, нам известно, что ее сын был настолько страстным поклонником Фридриха Ницше, что после его смерти родители возложили экземпляр «Так говорил Заратустра» на поминальный алтарь – чтобы тот мог продолжать читать Ницше вечно [11, с. 65-67]. С детских лет застенчивый, терзаемый идеей собственной неполноценности и маргинальности Мисима, будто бы подчиняясь трагическим канонам театра бытия, повторял судьбу своего немецкого кумира: болезненное детство в женском окружении, острое чувство отчужденности от сверстников, ранний интерес к сложным философским вопросам и «аморальным» сторонам человеческой жизни, открывшийся в юношестве гений, нереализованные военные амбиции, несчастье в личной жизни, короткая и ослепительно яркая жизнь «танцующей звезды». Философия Ницше, рожденная в результате чрезвычайно близкого Мисиме опыта внутренней борьбы, пронизана отвращением к пассивности, мягкости и покорности. Эти идеи глубоко откликались в душе Мисимы уже в незрелые подростковые годы, хотя, вероятно, на начальных этапах интерес Мисимы к Ницше был обусловлен его поверхностным сходством с бунтарями-эстетами Радиге и Уайльдом, знакомство с которыми у писателя состоялось гораздо раньше.
В интервью по случаю выхода японского перевода «Так говорил Заратустра» за авторством Томио Тэдзуки в 1966 году Мисима вспоминал, что именно Ницше означал для него в юности: «Мне чрезвычайно нравилась идея нигилизма, проистекающего из избытка энергии, изложенная в «Рождении трагедии». Само слово «нигилизм», будучи своего рода запретным, возбуждающим понятием, вызывало в нашем поколении глубокий отклик. Однако меня притягивала не столько идея сверхчеловека, сколько некая сила, насильственно возбуждающая душу человека, – подобная энергия в военное время ощущалась нами как своего рода наркотик. Лично меня особенно захватило выражение Ницше «Unzeitgemäß», которое в то время переводилось как «противовременность», или «анахроничность» – это и было для меня главной опорной точкой» [10, с. 284]. Вероятно, та самая «возбуждающая сила», о которой говорит Мисима – не что иное, как ницшеанская «воля к власти» (нем. Der Wille zur Macht). Впоследствии именно этот лейтмотив неукротимого деятельного начала, неважно – созидающего или разрушающего, будет красной нитью проходить через множество его произведений.
Герои Мисимы не вполне походят на эталонных сверхлюдей, но что Мидзогути – главный герой «Золотого храма» (1956), что Исао Иинума – главный герой «Несущих коней» (1969), что сам Мисима – исповедующаяся «маска», – все они являются носителями этой кипучей максимы, действующей против порядка настоящего времени и обладающей потенциалом спускового крючка исторических поворотов, затрагивающих массы.
Что же касается самого свойства «противовременности», анахроничности этого потенциала, то она также всегда была присуща Мисиме-писателю, вечно находящемуся поперек актуальной конъюнктуры: в школьные годы, на которые пришелся подъем японского милитаризма, Мисима писал чувственные, «эстетские» рассказы и повести (например, «Цветущий лес» (яп. 花ざかりの森) (1941), не отвечавшие брутальному духу времени, а в послевоенное время он обнаружил себя «устаревшим» уже по обратной причине – выраженная в его творчестве воля к борьбе и несогласие мириться с новым порядком вещей казались несвоевременными и, следовательно, оставались непонятыми. Ощущение собственной несвоевременности преследовало автора вплоть до последних лет его жизни: «Какая злая ирония! Когда эпоха была до краев налита катастрофой и гибелью, когда «завтра» не существовало, у меня не было сил испить из этой чаши драгоценного молока. Тогда я занялся самосовершенствованием, я долго шлифовал свое естество, я добился желанного права – и что же? Молоко оказалось выпитым, меня ждала пустая остывшая чаша, а сам я перевалил уже через сорокалетний рубеж» [3, с. 800-801].
Другая важная ницшеанская концепция, нашедшая свое отражение в мировоззрении и творчестве Мисимы – это дихотомия аполлонического и дионисийского, принцип которой изложен в «Рождении трагедии». Ницше полагал, что бытие человека определяется законами эстетики, а именно – античного трагического мифа, внутри которого сосуществуют два начала: экстатическое, дикое и импульсивное дионисийское, по сути своей устремленное к хаосу, и благоразумное, гармоничное аполлоническое, устремленное, напротив, к порядку. Можно предположить, что именно этот взгляд на жизнь через призму эстетики стал причиной более зрелого влечения Мисимы к Ницше. «Трагическое» в ницшеанском прочтении красной нитью проходит через всю «критическую исповедь» Мисимы, озаглавленную «Солнце и сталь» (1968), причем в нем отчетливо видится утверждение активной дионисийской витальности, противопоставленной аполлоническому «Слову»: «С давних пор у меня было собственное определение Трагического. Его пафос проявляется тогда, когда самое заурядное сознание вдруг возносится на необычайную, недоступную окружающим высоту. <…> Вот почему тот, кто посвятил себя Слову, может лишь создать трагедию, но участвовать в ней – никогда» [4, с. 768].
Столь близкая Мисиме краеугольная мысль «Рождения трагедии» Ницше заключается в том, что человеком движут не холодный разум и не возвышенные нежные чувства, а неукротимое дионисийское начало, являющееся выражением глубинного желания слияния с миром, самоотверженности и «прыжка» за пределы индивидуального «мечтательского» бытия в бытие действительное, абсолютное. Из сборника эссе «Мой путь в литературу» (яп. 私の遍歴時代) (1964) нам известно, что перед своим кругосветным путешествием Мисима пришел к следующему заключению: «Что касается пребывавшего во мне в избытке – это, без сомнения, чувствительность. А вот чего мне недоставало – так это, пожалуй, то, что можно было бы назвать «чувством физического присутствия». Уже тогда я научился презирать холодный, отстраненный интеллект, и признавал лишь такой разум, который, подобно статуе, обладал несомненной и неотъемлемой телесной реальностью. Только такого разума я желал для себя. Чтобы обрести его, было недостаточно прятаться в «пещере» рабочего кабинета или лаборатории – необходимо было посредничество солнца» [8, с. 58]. Аналогия с пещерой однозначно отсылает нас к Заратустре, гордо провозглашенному Ницше своим «дионисийским чудовищем». Вероятно, в служении Дионису Мисиме виделось еще одно неоспоримое преимущество: оно позволяло преодолеть мучительное чувство одиночества и собственной отчужденности от внешнего мира. В этом смысле особенно примечательно то, что о «целительном» эффекте, который на его душу оказала Греция, писатель пишет с прямой ссылкой на Ницше: «Греция излечила меня от чувства отвращения к себе и одиночества. Она пробудила во мне ницшеанскую волю к здоровью. Я почувствовал, что стал человеком, которого уже не так легко ранить. Я возвращался в Японию с просветленным, ясным сердцем» [8, с. 60].
Визит в Грецию стал для Мисимы мощным катализатором переосмысления собственных философских воззрений, которое увенчалось окончательной внутренней победой ницшеанства и воспеваемого им эллинизма дионисийского толка над прочими направлениями западной мысли. Необходимым ответом на соответствующие перемены стало создание нового произведения, которое символически утвердило бы их. Одним из таких произведений стал практически не известный за пределами родины Мисимы роман «Богиня» (яп. 女神) (1954). В центре сюжета романа находится искушенный интеллектуал и эстет Сюго, самозабвенно поклоняющийся идеалу вечной женской красоты. После того, как его жена Ёрико утратила свою красоту в результате ужасных ожогов лица, полученных в ходе авианалета, одержимость Сёго, как пожар, перебросилась на родную дочь – Асако, из которой тот начал маниакально вылепливать желанный нереалистичный идеал женщины, невзирая на глубокое депрессивное состояние супруги, разбитой своим приобретенным несовершенством. Однако этому процессу начинает мешать влюбленность Асако в эксцентричного гения – художника-вольнодумца Икару, который, впрочем, впоследствии оказывается уличенным в связи с ее матерью и разбивает молодой девушке сердце. Пережив этот тяжелый катартический опыт, Асако наконец приобретает личностную целостность и становится настоящим богоподобным существом.
Исследователь творчества Мисимы Ицухи Ри в своей работе, посвященной исследованию ницшеанского дуализма в «Богине», приходит к интересному наблюдению: именно посредством разрушения навязанного отцом порядка – как в психологическом, так и в эстетическом плане – Асако проходит свой путь божественной инициации, в котором ее взаимодействие со свободолюбивым художником, противопоставленным оторванному от реальности идеалисту Сёго, играет решающую роль. Под влиянием не знакомого ей ранее дионисийского начала она выходит за пределы аполлонической фиксации на форме и гармонии. Постепенно, проходя через страдание, отвержение и разрушение эфемерных идеалов, Асако преображается в божественную фигуру – символ абсолютной целостности [9, с. 103-124]. И действительно, в классическом трагическом устройстве сюжета отчетливо прослеживается эстетическая оппозиция Сёго (а заодно подверженной его влиянию супруги) и Икару. Первый воплощает аполлонический идеал – порядок, контроль, иллюзию, – тогда как второй представляет собой концентрированное дионисийское – реальную жизненную силу, хаос и разрушение как источник перерождения. Находящаяся промеж этих двух полюсов Асако становится непосредственным полем боя и, в конечном счете, продуктом синтеза антагонических начал. В этом смысле преображение Асако в богиню оказывается выражением идеи катарсиса, метафизического скачка, а заодно и ницшеанским утверждением жизни через трагедию.
В эпилоге к «Солнцу и стали» (1968) Мисима продолжает развитие ницшеанской идеи о неразрывно сосуществующих полюсах, в непрерывной борьбе которых рождается истинная метафизическая целостность: «Я научился видеть гигантскую змею, свернувшуюся кольцами вокруг земного шара. Она проглотила свой собственный хвост и тем самым уничтожила полюсы. Исполинская рептилия смеется над всеми противоположностями. <…> Тело и дух, чувственное и интеллектуальное, внешнее и внутреннее тоже должны были сойтись в некоей точке – где-нибудь над земной поверхностью, чуть выше белой змеи облаков, опутавшей планету» [4, с. 817]. Выбранный писателем образ пожирающего свой хвост змея не случаен, поскольку напрямую отсылает нас к другой краеугольной ницшеанской концепции – концепции «Вечного возвращения» (нем. Ewige Wiederkunft). Несмотря на то, что этот аспект философии Ницше часто ошибочно рассматривается в качестве сугубо космологической цикличности, в действительности в это понятие заложен гораздо более обширный спектр смыслов – идея о «Вечном возвращении», например, является неотъемлемой составляющей ницшеанского прочтения введенного Эпиктетом понятия «amor fati» – «любовь к судьбе». Ницше, считавший себя последним стоиком, рассматривал материальное бытие каждого отдельно взятого человека как цикл нескончаемых тягот и страданий, освобождение из которого возможно лишь путем совершения над собой высшего духовного усилия, заключающегося в акте искреннего принятия и любви к своему фатуму – без иллюзорных надежд на то, что когда-нибудь вечному возвращению в страдание придет конец. В «Исповеди маски» (1949), обращаясь к опыту собственного бытия, Мисима транслирует созвучную стоическую идею: «Я ни разу не отклонился от своего детерминизма, почитая любые колебания за духовный соблазн. Можно сказать и так: мне вручили меню, в котором значился перечень всех моих бед, еще до того, как я научился читать. Оставалось лишь взять салфетку и садиться за стол» [3, с. 15].
Безусловной точкой пересечения взглядов двух гениев является и их отношение к смерти. Возвращаясь к «Солнцу и стали» (1968), мы находим высказывание, которое, пожалуй, полнее всего описывает отношение Мисимы к вопросу ухода из жизни: «<…> Я открыл, что счастливую полноту бытия способна обеспечить только смерть... Это не было неожиданностью, ведь я к тому времени уже знал: главными условиями такого изготавливаемого на заказ счастья являются абсолютность и трагичность. С тех пор как я велел себе искать жизнь вне Слова, я ступил на путь смерти» [4, с. 803-804]. Мысль о достижении полноты бытия путем волевого импульса в сторону смерти отсылает нас, опять же, к ницшеанскому переосмыслению смерти как высшего проявления собственной «воли к власти» и любви к жизни: «Следовало бы, из любви к жизни, – желать иной смерти, свободной, сознательной, без случая, без неожиданности… Если уничтожаешь себя, то делаешь достойное величайшего уважения дело: этим почти заслуживаешь жить» [6, с. 257].
В своем знаменитом романе «Жизнь на продажу» (1968) Мисима недвусмысленным образом высмеивает пассивную позицию человека в отношении собственной смерти. Главный герой, Ханио Ямада, после неудачной попытки самоубийства решает «продать» свою жизнь, поместив соответствующее объявление в газете. В действительности же герой продает не столько свою жизнь, сколько смерть, а вместе с ней – и «волю к власти». Поскольку в своем влечении к смерти Ханио движим не активным, а пассивным началом, вместо достижения освобождения или хотя бы ницшеанской «переоценки ценностей» (нем. Umwertung aller Werte), герой оказывается втянут в серию совершенно абсурдных эпизодов, взращивающих в нем все более параноидальный страх перед смертью и, в конце концов, трусливо бежит от нее, оказываясь в поистине жалком положении.
Таким образом, начиная с самых ранних этапов творческого пути произведения Юкио Мисимы пронизаны многочисленными ницшеанскими мотивами, встретившими в лице писателя преданного почитателя. Все это позволяет с уверенностью утверждать, что характер испытанного писателем влияния Фридриха Ницше носит чрезвычайно глубокий и комплексный характер, выражающийся в заимствовании как идейных, так и эстетических компонентов ницшеанства.
Список литературы:
- Викулова Л.Г. Издательский дискурс в системе общения «автор – издатель – читатель». Вестник Иркутского государственного лингвистического университета, 2012. №2s(18). С. 63-69. (дата обращения: 10.06.2025).
- Мисима Ю. Жизнь на продажу [пер. с яп. С. Логачева]. М.: Азбука, 2025. 288 с.
- Мисима Ю. Исповедь маски [пер. с яп. Г. Чхартишвили]. СПб.: Азбука-Классика, 2005. 256 с.
- Мисима Ю. Солнце и сталь [пер. с яп. Г. Чхартишвили]. М.: Азбука, 2021. 288 с.
- Мозгунова А.Д. Реклама как отражение социокультурных стереотипов и тенденций японского общества XX века. Вестник Московского государственного лингвистического университета. Образование и педагогические науки. №9(748). (дата обращения: 25.05.2025).
- Ницше Ф. Антихрист. Ecce Homo. Сумерки идолов [перевод с немецкого] М.: АСТ, 2019. 352 с.
- ЯПОНИЯ: цивилизация, культура, язык. СПб.: Art-xpress, 2024. С. 210-220. (Issues Of Japanology = Вопросы японоведения №10). (дата обращения: 06.05.2025).
- 三島由紀夫. 私の遍歴時代.東京. 講談社, 1964. 266 p.
- 李逸飛. 三島由紀夫「女神」論: ニーチェ「悲劇の誕生」による二元論からの考察. 関西大学国文科会. 2023. №107.: 103-124. (дата обращения: 01.04.2025).
- 髙山秀三. 三島由紀夫と教養小説: 『鏡子の家』vs『魔の山』京都産業大学論集. 人文科学系列,巻 47, 2017. 279-320. (дата обращения: 28.03.2025).
- Starrs R. Deadly Dialectics: Sex, Violence and Nihilism in the World of Yukio Mishima. University of Hawaii Press, 1994. 288 p.
- Tareva E.G. Cases on Intercultural Communication: New Approach to Design. Journal of Siberian Federal University. Humanities and Social Sciences. Vol. 11. №10.: 1699-1710. (дата обращения: 10.05.2025).
Nietzschean Motifs in the Works of Yukio Mishima
Liseitseva M D.,
bachelor of 4 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Avdeeva Ekaterina Sergeevna,
Associate Professor, Department of Japanese Language, Institute of Foreign Languages, Moscow City University, Candidate of Pedagogical Sciences
Abstract. This article is dedicated to the analysis of the influence of key ideological and aesthetic components of Friedrich Nietzsche’s (1844-1900) works on the literary legacy of Yukio Mishima (1925-1970).
Keywords: Japanese literature; Yukio Mishima; German philosophy; German intellectual novel; Friedrich Nietzsche; cross-cultural dialogue; literary syncretism; 20th century.
References:
- Vikulova L.G. Publishing Discourse in the Communication System «Author – Publisher – Reader». Bulletin of Irkutsk State Linguistic University, 2012. №2s(18).: 63-69. (date of the address: 10.06.2025).
- Mishima Y. Life for Sale [translated from Japanese by S. Logachev]. Moscow: Azbuka, 2025. 288 p.
- Mishima Y. Confessions of a Mask [translated from Japanese by G. Chkhartishvili]. Saint Petersburg: Azbuka-Classica, 2005. 256 p.
- Mishima Y. Sun and Steel [translated from Japanese by G. Chkhartishvili]. Moscow: Azbuka, 2021. 288 p.
- Mozgunova A.D. Advertising as a Reflection of Socio-Cultural Stereotypes and Trends of Japanese Society in the 20th Century. Bulletin of Moscow State Linguistic University. Education and Pedagogical Sciences, 2016. №(748). (date of the address: 25.05.2025).
- Nietzsche F. The Antichrist. Ecce Homo. Twilight of the Idols [translated from German]. Moscow: AST, 2019. 352 p.
- Japan: Civilization, Culture, Language. Saint Petersburg: Art-xpress, 2024.: 210-220. (Issues of Japanology = Voprosy Yaponovedeniya, №10). (date of the address: 06.05.2025).
- Mishima Watashi no Henreki Jidai. Tokyo: Kodansha, 1964. 266 p.
- Li Y. A Study on Yukio Mishima's «Megami»: Consideration from the Perspective of Dualism in Nietzsche's «The Birth of Tragedy». Kansai University Journal of Japanese Literatureл, 2023. №107.: 103-124. (date of the address: 01.04.2025).
- Takayama H. Yukio Mishima and the Bildungsroman: «The House of Kyoko» vs «The Magic Mountain». Kyoto Sangyo University Journal. Humanities Series, 2017. Vol. 47.: 279-320. (date of the address: 28.03.2025).
- Starrs R. Deadly Dialectics: Sex, Violence and Nihilism in the World of Yukio Mishima. Honolulu: University of Hawaii Press, 1994. 288 p.
- Tareva E.G. Cases on Intercultural Communication: New Approach to Design. Journal of Siberian Federal University. Humanities and Social Sciences, 2018. Vol. 11, №10.: 1699-1710. (date of the address: 10.05.2025).