Выпуск: №11(79) Исследования молодых ученых

Раздел: Литературоведение и языкознание

Опубликовано: 17 октября 2025

Код уникальной десятичной классификации: 82–31

Автор: Васильева Маргарита Витальевна

магистрант 2 курса, Московский городской педагогический университет (МГПУ), г. Москва, e-mail: margo-was@yandex.ru

Научный руководитель: Гребенщиков Юрий Юрьевич

Старший преподаватель департамента русской литературы Московского городского педагогического университета (МГПУ)

Аннотация. В статье продемонстрированы функционально-семантическая роль и генезис знаков «корень» и «почва» в романной трилогии И.А. Гончарова («Обыкновенная история», 1847; «Обломов», 1859; «Обрыв», 1869), отражающих философские и социальные искания писателя. Внимание направлено на детальное претворение знаков в координатах смысловой пары «мёртвая / деревянная» и «живая» жизнь. Приводится анализ стилистического претворения знаков «корень» и «почва». Раскрываются авторские усилия, нацеленные в художественной систематике романной трилогии на консолидацию и развитие идеи об обретении человеком возможности быть счастливым при условии постоянного деятельного движения, частью которого становится осознание личностью собственных «корней» и сохранение связи с родной почвой.

Ключевые слова: знаки «корень» и «почва», тема счастья, авторское задание, поэтика.

Значимость флористических образов в романной трилогии писателя отмечали ведущие гончарововеды XX века: А.Г. Цейтлин [24], Н.И. Пруцков [21], В.А. Недзвецкий [18], М.В. Отрадин [20], Е.А. Краснощекова [12]. Современные исследования в этой области нацелены на изучение семантики растений, идентификацию их культурных и литературных кодов и, как правило, следуют за конкретными номинациями растений: «желтые цветы» в романе «Обыкновенная история» (1847), «ветка сирени» в романе «Обломов» (1859), «роза» и «лилия», «померанцевые цветы», «желтая далия» в романе «Обрыв» (1869) и другие [7], [10], [11], [13], [17], [22]. Систематический анализ отдельных растительных образов в творчестве Гончарова отражен в работе К.И. Шарафадиной, обратившей внимание на роль «лейтомотива акации» в трилогии автора, и в исследовании М.Б. Лоскутниковой, проследившей от первого к последнему роману писателя развитие флористической пары «роза – лилия» [15], [25, с.383-403].

Вместе с тем, в науке ещё не ставился вопрос об активном использовании писателем образного потенциала обобщённых растительных форм, в частности дерева и цветка, их морфологических характеристик (среди которых частотно указание на корни растения и их связь с почвой), этапов и специфики жизненного цикла (рост – цветение – увядание). Функционально-семантическая повторяемость одних и тех же растительных знаков и характеристик, отнесенных к названной группе, явлена во всех трёх романах Гончарова, которые, по заключению самого автора, пронизаны «одною общею нитью, одною последовательною идеею» и, следовательно, должны быть восприняты в художественном единстве [1, с. 72]. Гончаров писал: «детали, представляющиеся в дальней перспективе общего плана отрывочно и отдельно, в лицах, сценах, невидимому не вяжущихся друг с другом, потом как будто сами собою группируются около главного события и сливаются в общем строе жизни!» (здесь и далее курсив мой – М.В.) [1, с. 104]. Именно в таком, детальном, анализе мышления художника, по замечанию М.Б. Лоскутниковой, кроются «телеологические процессы формирования художественного целого» [16, с. 59].

Цель статьи состоит в том, чтобы представить наблюдения над авторской работой со знаками «корень» и «почва», претворенными как органическая и значимая часть оппозиции «мёртвой / деревянной» и «живой» жизни в романной трилогии И.А. Гончарова «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв» при решении концептуальных для художника вопросов о счастье и смысле человеческого бытия.

В романной трилогии Гончарова знаки обобщенных растительных форм, такие как дерево, цветок, и их вегетативных характеристик, нередко вводятся автором при уточнении внешнего облика героя и его психоэмоционального состояния. При этом дешифровка нравственных оценок и философско-онтологической смысловой нагрузки знаков требует особых усилий и прояснения авторской позиции путем анализа стилистического и мотивного уровней художественного целого.

В романах «Обыкновенная история» и «Обломов» образы Александра Адуева и Ильи Обломова автор уподобляет цветку. В романе «Обыкновенная история» Гончаров в эпизоде переживания Александром Федорычем Адуевым расставания с Надинькой путем наложения сознания Лизаветы Александровны на сознание повествователя вводит прямую номинацию и ряд соотнесенных с ней эпитетов: «только нежная, дружеская рука могла ухаживать за этим цветком» [5, с. 318]. Развивая ассоциативные связи образа героя с цветком, писатель повторит и эпитет «нежный» (но теперь уже не при метонимическом «рука», а при слове «забота»), и номинацию «цветок»: в эпизоде ожидания Анной Павловной приезда сына из Петербурга автор вводит природную деталь: её [матери] «беленькая ручка боязливо высовывает на балкон предмет нежных забот — цветы» [5, с. 427]. Свойство «нежности» многократно подчеркивается автором с использованием различных грамматических форм как прямого значения слова «нежный», так и переносного: в особенностях темперамента Александра (он «был нежненький»), его внешности («прозрачность и нежность кожи», «слабое и нежное сложение»), воспитании («изнежен и избалован матерью»), а также в области чувственных желаний Адуева-младшего («давно искал нежного сердца») [5, с. 199, 209, 230, 351, 354, 380]. С помощью знака «цветок» Гончаров заостряет особенности в воспитании и индивидуальном становлении Александра, при этом писатель косвенно, без стилистически явной маркировки, вводит знаки «корня» и «почвы» как искусственной, ненастоящей среды для формирования личности: мать заботилась о сыне, как о беспомощном тепличном цветке, и «при всей своей нежности» не могла дать ему «настоящего взгляда на жизнь» [5, с. 180].

Мысль о губительном влиянии чрезмерной родительской опеки на формирование личности человека воплощена автором в знаке тепличного цветка, растущего в неестественной для его природы почве, что широко представлено и во втором романе трилогии – «Обломов». На такой ракурс изображения героя обратила внимание ещё Е.А. Краснощекова, справедливо отметив метафору «искусственных <…> условий жизни, отгороженности от мира, где свободно произрастает все живое» [12, с. 269]. Гончаров развивает идею, заявленную в романе «Обыкновенная история»: Илья Ильич Обломов так же, как и Адуев-младший, был «воспитан нежно» [3, с. 92]. При этом писатель использует непосредственно номинацию «тепличный цветок» и аккомпанирует её каскадом эпитетов и глагольных характеристик, принадлежащих вегетативной сфере. В главе «Сон Обломова» повествователь сообщает: Илья Ильич, «лелеемый, как экзотический цветок в теплице», рос «медленно и вяло», его «ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая» [3, с. 141]. Подспудно Гончаров указывает на разницу искусственной и естественной среды для жизни растения – почвы. Илью Обломова и его предшественника Александра Адуева объединяет то, что их воспитание и формирование характера проходили в атмосфере патриархальной идиллии: как мать Александра Федорыча «не приготовила его на борьбу с тем, что ожидало его и ожидает всякого впереди», так и родители Ильи Ильича «не торопились объяснять ребенку значения жизни и приготовлять его к ней, как к чему-то мудреному и нешуточному» [3, с. 121], [5, с. 180]. Ввод выделенных курсивом однокорневых глаголов в оба романа при схожих проблемных аспектах свидетельствует о последовательной работе мысли художника. В обоих случаях при помощи образной разработки знака почвы, имплицитно явленного в проводимой писателем параллели созревания цветка и взросления человека в искусственной для них среде, автор предвосхищает разрушительное влияние настоящих условий жизни, в которые попадает неподготовленный и во многом несамостоятельный молодой человек, переезжая из провинции в столицу.

В выделении образа тепличного цветка и актуализации знаков корня и почвы Гончаров не схематичен, он вписывает их в сложную и многомерную оппозицию мертвой и живой жизни, пронизывающую смысловую организацию всех трех романов и исключительно значимую для осуществления сверхзамысла трилогии. Смыслоразличительной и со-природной в развитии авторской идеи становится оппозиция неподвижной и действенной жизни, а отсюда и разноаспектное осмысление указанных знаков не только как их разрыва, оторванности корней от почвы, но и как наличие и отсутствие вызывающей к жизни опоры, которой является чувство.

В романе «Обыкновенная история» Александр Адуев, стремясь выразить «первые впечатления» от Петербурга, которые, по замечанию повествователя, «тяжелы» были для «провинциала», оценивает столичную жизнь как жизнь без «поэзии» и, когда дядя «холодно», по мнению племянника, отзывается о любовном чувстве, восклицает: «Это какая-то деревянная жизнь!» [5, с. 214]. Герой неслучайно адресуется к словам Пушкина, уточняя, что «деревянная» значит «без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви...» [5, с. 214]. Метафорическая характеристика, в которой эпитет «деревянная» при слове «жизнь» дает эффект опредмечивания, развита Гончаровым с помощью дополнительных контекстуальных синонимов, уточняющих ее семантику и фиксирующих меняющееся мировосприятие Адуева-младшего в цепи сюжетных событий. Разочарование Александра, испытанное после разрыва с Надинькой, оборачивается его желанием скрыться от мира. Адуев-младший предаётся отчаянной мольбе обрести «мертвое спокойствие», «сон души» [5, с. 285]. Не только в любви, но и дружбе он видит «холодное забвение» и изумляется тому, «до чего может окаменеть человек»: в восприятии молодого человека его «товарищ детства», «друг юности» Поспелов, ныне столичный житель, больше походит на «ледяную кору», а его голос кажется молодому человеку «монотонным и бесчувственным» [5, с. 317, 318, 326]. Следующее романтическое увлечение, связанное с Юлией Тафаевой, снова не удовлетворяет Александра. Испытывая по прошествии двух лет отношений с девушкой недостаток страстных переживаний, он замечает: «и что это за любовь! <…> какая-то сонная, без энергии» [5, с. 373]. Герой романа «Обрыв» Борис Павлович Райский, испытывая подобные чувства к Наташе, дает аналогичную оценку своему состояния: «это растительная жизнь, не жизнь, а сон» [4, с. 116]. Гончарову важно последовательно высветить смысловые грани «деревянной жизни» в объективном ракурсе субъективно переживаемые состояния героя, включив в один ассоциативный ряд фитонимические (дерево – растение – камень), физические (холод), вещественные (лед) и физиологические (сон, энергия) характеристики в качестве психологических. В результате чего на ценностном уровне «деревянная жизнь» позиционируется как жизнь без чувств, что препятствует ощущению героями полноты бытия и приравняется к искусственному, мертвому существованию.

Смысловая антитеза живое – мертвое поддержана в эпизоде уничтожения Адуевым-младшим своих рукописей. Повествователь обращает внимание на то, как Петр Иваныч участвует в процессе сожжения бумаг племянника: он «подвинул» бумаги «в глубину камина, прямо на у́голья», т.е. на куски обгоревшего дерева [5, с. 344]. У́голья, на которых горят последние листы с произведениями, как предметный знак, соотнесены с мертвой почвой и, тем самым, фиксируют решение Александра «невозвратно» покончить с творчеством [5, с. 344]. Номинация «у́голья» в том же значении разрушительного основания, на котором стоит человек, появляется и в значимых сюжетных этапах романа «Обрыв»: в качестве средства сравнения, обозначающим состояние «сильного волнения, крайнего беспокойства» [23, с. 698]. «Как на угольях» пребывает Вера перед роковым свиданием с Марком и – находится Борис, ожидая ее и сгорая от ревности [4, с. 601, 625]. Результатом разговора героини с Волоховым, предлагающим «сойти с горячих у́гольев», решить будущее отношений, «кончить томительную пытку», становится трагичное положение девушки, близкое духовной смерти, повествователь констатирует: она желала «немоты и дремоты ума», чтобы «стать растением, ничего не думать, не чувствовать, не сознавать» [4, с. 605, 679].

Обращение автора к метафоре пребывания человека в жизни-сне, характеризующей отказ человека от чувственного восприятия мира, впервые явлено в романе «Обыкновенная история» и стилистически-многопланово развито в романе «Обломов». В первом романе Гончаров показывает, как крушение надежд, мечтаний Адуева-младшего, потеря им веры в себя и в идеалы, в самую возможность быть счастливым – всё это накладывает отрицательный отпечаток на нравственно-психологический строй героя: «он желал забвения прошедшего, спокойствия, сна души», «он еще глубже утонул в апатическом сне», «он искал беседы людей с ожесточенным сердцем» [5, с. 392, 393]. Александр до встречи с Лизой «усердно» предпринимает попытки «умертвить в себе духовное начало», которые практически доводят его «до состояния совершенной одеревенелости» [5, с. 393, 394]. Новая любовь, превратившаяся для молодого человека в игру с чужими чувствами, не спасает. Позже по действию романа Адуев-младший в разговоре с тетушкой признается, что «одеревенел», и попросит ее не волновать «сердце» до тех пор, пока его ум не «оцепенеет совсем», а сердце не «окаменеет» [5, с. 414]. Нравственно-психологически Александр Адуев в данном эпизоде органически близок состоянию Ильи Ильича до его встречи с Ольгой Ильинской, однако переживаемое Адуевым, как устанавливает М.Б. Лоскутникова, есть «следствие романтической экзальтации, чего в характере Обломова Гончаров не показывает» [14, с. 81]. Автор фиксирует, что на данном этапе у Александра, еще способного «плакать» и «томиться» (т.е. чувствовать), есть возможность для духовного восстановления, так как состояние «одеревенелости», к которому стремится герой, и его отъезд в родные края являются защитной реакцией на пережитую им череду разочарований [5, с. 415].

Ключевым качеством в логике развития характера Адуева-младшего становится его крайняя эгоистическая сосредоточенность на себе и неспособность видеть Другого. «Сыновий эгоизм» достигает апогея в эпизоде разговора Александра Федорыча со своим дядей Петром Иванычем и тетей Лизаветой Александровной. Молодой человек высокопарно говорит о собственной честности, чистоте и разочарованности в людях. Люди ему противны «своею низостью, мелкостью души», он восклицает: «Боже мой! когда подумаешь, сколько подлостей вращается там, где природа бросила такие чудные семена...» [5, с. 330]. Однако, когда дядя предлагает племяннику обратить внимание на себя и задает ему ряд вопросов – «Ты сказал, что исполняешь все, чего требуют от тебя твои обязанности к другим?», «любишь ли ты свою мать?», «давно ли ты писал к ней?», – Адуев-младший не находится с ответом [5, с. 330]. За признаниями Александра Федорыча в любви к матери, как показывает повествователь, скрывается простой факт – он её «забыл», не писал «четыре месяца» [5, 330, 331]. На протяжении всего петербургского периода Адуев-младший не вспоминает о ней, за исключением моментов, когда он беспокоится о своем материальном («Маменька <…> пожалуй, не скоро пришлет денег») или эмоционально-психологическом («Маменька сердцем чуяла отдаленное горе») комфорте [5, 339, 391]. В остальных же случаях воспоминания о «матушке», о ее любви и ласках в Адуеве-младшем спровоцированы или Лизаветой Александровной, или Петром Иванычем, неоднократно напоминающим племяннику написать Анне Павловне [5, с. 214, 230]. Более того, именно Адуев-старший, хотя и сетует на письма родственницы, получаемые «ежемесячно», поддерживает контакт с ней, о чем сообщено им в иронических замечаниях супруге: «поди переписывайся с матерью», «поди разделывайся с матерью: то-то заведется переписка!» [5, с. 293, 387, 413].

Невозможность восстановления Александром разорванных связей постулирована Гончаровым в период пребывания героя в Грачах после жизни в столице: он «думал, что эта скука пройдет, что он приживется в деревне, привыкнет, – нет» [5, с. 448]. В характеристике повествователем состояния Александра Федорыча автор использует слово, изначально применимое к растению: «прижиться» – «приниматься, расти по пересадке; вообще, приурочиваться, усвоиться новой местности» [9, стлб. 1078]. Родная усадьба, материнский дом и связанные с ними семейные ценности становятся ему чуждыми, перемены видны и Анне Павловне, замечающей, что сыну «ничто не мило на родной стороне» [5, с. 441]. Адуев-младший хотя и задумывается о чувствах матери, о том, как сказать ей «о намерении ехать», но с горькой и злой иронией автор устами повествователя сообщает: «мать вскоре избавила его от этого труда: она умерла» [5, с. 448]. Отсутствие подлинно сыновней любви и заботы Гончаров показывает в эпизоде написания Александром письма к тетушке, в которой тот разоблачает самого себя: «Вы по письмам ее знаете, что она была для меня» [5, с. 449]. Таким образом, знаки корня и почвы позволяют автору дать психологическую нюансировку в характерологии персонажа и вполне логически завершить его «обыкновенную» историю.

В романе «Обломов» актуализировано конкретное свойство неживого, представленное в понятии «неподвижность», которое, как и знак «сон», выступает одним из основных в хронотопе Обломовки и характеристике жизни Ильи Ильича. В этой связи иную смысловую структуру, чем в романе «Обыкновенная история», несет оппозиция деревни (как авторского обозначения провинциального пространства сельской усадьбы) и столицы. У Александра Адуева, «избалованного ленью и барством мечтателя», как его определял сам автор, слияние со столичной средой, но не самой настоящей и новой жизнью происходит в результате умерщвления в себе душевного – чувственного – начала и слепого до карикатуры следования «практической мудрости дяди», освоившегося в городских условиях [1, с. 73, 76]. Илья Обломов же сливается с отжившей и старой жизнью, так как не находит точек опоры в новой. Схематичная оппозиционность старого и нового преодолевается автором в романе «Обрыв», где старое и новое сосуществуют в диалектическом единстве.

В романе «Обломов» автор последовательно вводит в знаковую систематику растительные аллегории. Гончаров, называя в субъектном сознании Ольги жизнь Обломова «вялым и дряблым существованием», показывает, что как дерево не может существовать без корня, так и Илья Ильич «прирос <…> больным местом» к почве родной Обломовки: «попробуй оторвать – будет смерть» – отвечает персонаж на призывы Штольца в их последнем разговоре [3, с. 239, 482]. «Норма жизни», которая «была готова и преподана <…> от прадедушки» и которой «напитывается мягкий ум» маленького Илюши с окружающими его явлениями, какие «растут и зреют вместе с ним», оказывается сильнее воли и сознательности героя и заменяет собой «живое и ясное представление о человеческой судьбе и назначении» [3, с. 96, 108, 109, 122]. Вводя знак корня в действие романа, Гончаров обнаруживает сущностные причины, по которым герой, природно-наделенный способностью к жизненным поискам, не может добиваться поставленных целей, не может даже двигаться по пути к ним: «сон, вечная тишина вялой жизни» обломовцев «заставляли человека творить среди естественного мира другой, несбыточный» и там «искать <…> разгадки <…> явления вне самого явления» [3, с. 177]. В приведенных цитатах знак «корень» присутствует имплицитно, особо значимы антонимичные эпитеты, фиксирующие данность и возможное развитие корней, – «вялый» и «дряблый» (при слове «существование»), характеризующие автоматизм бытия, и «живое» и «ясное» (при слове «представление»), описывающие осознанное видение мира. Однако, при изображении жизни героя на Выборгской стороне знак корня эксплицирован с негативной харктеристикой: Илья Ильич, начав жить в доме Пшеницыной, по замечанию повествователя, «понимал, какое значение он внес в этот уголок, но он не понимал, как глубоко пустило корни это значение» [3, с. 382]. Здесь выявлено зарождение чувств Агафьи Матвеевны и, по оценке самого автора, «во всей ее широте и закоренелости» показаны обломовская лень и апатия [1, с. 80]. Отметим, что в критической статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров многократно акцентирует растительные знаки в их историко-социальном и эмоционально-психологическом смыслах [1, с. 71, 77, 79, 83, 84, 89, 92, 94, 97, 101, 102, 109, 113].

В дальнейшем развитии действия жизнь героя еще более отчетливо соотнесена с его детством, проведенным в родной деревне, – через явленный автором параллелизм образов Обломова и тепличного растения. Дом Пшеницыной становится для Ильи Ильича городской Обломовкой, в которой героя, по словам повествователя, «как будто невидимая рука посадила, как драгоценное растение, в тень от жара, под кров от дождя и ухаживает за ним, лелеет», здесь он не испытывает «мучительных терзаний» о том, что он «не живет, а прозябает» [3, с. 384].

Изображая деревянную / мертвую жизнь, которой живут в итоге Александр Федорыч Адуев и Илья Ильич Обломов, Гончаров обращается к разным смысловым оттенкам ее содержания. Адуев, приезжая после петербургских разочарований в деревню, спустя время задается вопросами: «И что я здесь делаю? за что вяну? Зачем гаснут мои дарования?» [3, с. 183, 237, 375]. Обломов же свое состояние, охарактеризованное повествователем словами «вяло» и «скучно», будет связывать со столичным существованием, где он «начал гаснуть» [5, с. 448]. В отличие от Александра Федорыча, Илья Ильич пытается сохранить в себе духовное начало, что выражается в инерциальном принятии им жизненной, хотя и не животворящей опоры: в следовании своим корням, уходящим в почву бытия родной Обломовки.

Воплощение позитивных сторон индивидуального бытия Гончаров находит в конкретике уже иной метафоры – метафоры «живой жизни», впервые явленной и прямо обозначенной в романе «Обрыв» – в картине «Пробуждения», как ее определял сам автор [1, с. 79]. В то же время уже в предыдущих «образах и картинах» (романах) писателем обнаруживаются значимые характеристики этого явления [1, с. 67].

В романе «Обыкновенная история» это претворилось в попытке Петра Иваныча оторвать корни от службы и завода и оставить каменную почву ради Лизаветы Александровны. Писатель, воссоздавая в своем первом романе эпоху «старой жизни», показывает, что ее представитель пока не может гармонизировать в себе материальное и духовное начала, но осознает катастрофические последствия сугубо рационального и прагматического мировидения: «Полно жить этой деревянной жизнью!» – декларирует дядя, повторяя метафорическую формулу племянника, но разумея ее смысл в виду собственного опыта [5, с. 462], [6, с. 162].

В романе «Обломов» обрести равновесие «практических сторон с тонкими потребностями духа» суждено Андрею Штольцу – представителю следующей эпохи, который вслед за Петром Иванычем сумел «сам отыскать <…> свою дорогу» [3, с. 161]. В браке с Ольгой Ильинской, как справедливо отмечает Недзвецкий, Штольц обретает счастье «в четырех его составляющих: нормальной (т.е. гармонической) семьи, такой же деятельности и такого же жилища, наконец, его оптимального природно-географического местоположения» [19, с. 40]. «Живая жизнь», воплощенная в семейном бытии героев, не только маркируется номинацией «движения», фиксирующей внешнюю и внутреннюю жизненную активность молодой пары, но и поддерживается метафорой любви как вечно цветущего растения: в отношениях Андрея и Ольги, отмечает повествователь, «не было вялого взгляда, слова», «неувядающая и негибнущая любовь лежала могуче, как сила жизни», «в которой цвела неувядаемая весна, и <…> [Штольц – М.В.] зорко возделывал, бере́г и лелеял ее» [3, с. 452, 453, 456, 463, 465]. «Убеждение» Андрея Ивановича в том, что «любовь, с силою архимедова рычага, движет миром», подсвечено растительными аллегориями в следующем размышлении героя: некоторые «топчут в грязь цветок за неимением почвы, где бы он мог глубоко пустить корни и вырасти в такое дерево, которое бы осенило всю жизнь» [5, с. 448, 449]. Каждое слово в приведенной метафоре чрезвычайно значимо, так как в ней отразилась прямая авторская позиция. Автор считал, что «процесс <…> любви <…> имеет громадное влияние на судьбу — и людей и людских дел» [2, с. 208-209]. Любовь (обозначенная в аллегориях цветка и дерева) может пустить корни, т.е. закрепиться и перейти из одного в другое, только при наличии почвы, т.е. прочного основания, под которой Штольц, а вместе с ним писатель, подразумевает самостоятельно выработанный человеком взгляд на бытие и осмысление им жизненного опыта. Другими словами, счастье и смысл жизни, по мысли Гончарова, обретается в любви, но при условии, что обе личности в этом союзе обладают внутренней целостностью и сознательностью.

Во всей полноте мысль о возможности обретения человеком счастья воплощена в романе «Обрыв». Зримо, но и аналитически-компактно это можно отрефлексировать в развитии любовной коллизии Веры и Марка Волохова. Диалоги героев построены как идейный спор, поданный не только в конфликте разных типов любви – бессрочной и на срок, но и в сквозном для романного творчества Гончарова конфликте двух способов бытия: старого и нового. В развитии спора автор демонстрирует смысловые грани «живой жизни» и последовательно обращается к знакам корней и почвы. Вера, как ее описывает автор в несобственно-прямой речи Райского, представляет собой «благодарную и богатую почву»: выросшая в «устаревшей, искусственной форме [жизни – М.В.]», она имеет в себе много «задатков самобытности, своеобразия ума, характера», из них – «должна сложиться самостоятельная, настоящая женщина» [4, с. 360]. Наделяя героиню этими качествами, Гончаров именно Вере позволяет воспринять как изъяны «старой жизни», так и «зыбкость, односторонность» волоховского учения, подаваемое им как «новое» [4, с. 658, 660].

Обнаруживая отсутствие «в проповеди и увлечениях Марка чего-нибудь в верного и живого, на что можно опереться», Вера, как отмечает повествователь, «только сильнее уверовала» в старое учение [4, с. 661]. Героиня не может последовать «новой правде», которую «на основании только слепого презрения ко всему старому» проповедует Волохов, о чем она и сообщает Марку: «живите вашей жизнью я не могу... у ней нет корня» [4, с. 610, 658]. На аргумент персонажа, о том, что «корни [которым следует девушка – М.В.] подгнили давно», Вера парирует: «у меня оружие слабо – и только имеет ту цену, что оно мое собственное» [4, с. 610]. Автор показывает, что Вера, пересматривая свои жизненные взгляды, остается «верна старым, прочным понятиям о жизни», героиня в силу своей самобытности вбирает в себя из окружающих явлений только то, что продуктивно: по замечанию повествователя, она «смотрела вокруг себя и видела – не то, что есть, а то, что должно быть», и «брала из простой жизни около себя только одно живое, верное», «она упрямо вырабатывала себе из старой, «мертвой» [как ее называл Волохов – М.В.] жизни крепкую, живую жизнь» [4, с. 616, 657, 658, 662].

В сюжете «падения» героини писателю, как он сам указывает, важно было изобразить, что «пала не Вера, не личность, пала русская девушка, русская женщина, – жертвой в борьбе старой жизни с новою: она не хотела жить слепо, по указке старших» [1, с. 96]. Пластически развивая мысль, Гончаров показывает (сначала на примере Веры, а затем и в сюжетных линиях Татьяны Марковны Бережковой, Бориса Павловича Райского, Ивана Иваныча Тушина), что путь к «живой» – новой – жизни, счастью возможен при осознании личностью своих корней, в сохранении в себе прочных и лучших основ родной почвы, при самостоятельном определении и прохождении человеком по пути индивидуального бытия, и, конечно, при присутствии в жизни понимающего и принимающего близкого Другого.

Автор переносит основное сюжетное действие романа «Обрыв» не в столичный город, как в первых двух романах, а в далекую провинцию с ее естественной природой, где поначалу, представляя себе «картину вялого сна, вялой жизни», «где не живут, а растут люди и тихо вянут», Райский не надеялся даже найти «живых людей, с огнем, движением» [4, с. 125, 150, 249]. Именно в Малиновке в герое максимально усиливается «ощущение жизни» [8, с. 290]. В лице Веры он находит истинную, нравственно одухотворенную красоту, и видит – сквозь призму своего творческого начала – «ее преображение из статуи в живое существо», в лицах обеих сестер и бабушки – «своей матери» – он обретает семью, где его «сердце приютилось» навсегда, наконец, в фигуре Тушина ему видится «красота души, ясная, великая», «прочное «будущее» [4, с. 623, 645, 735, 736, 768]. Если до приезда в Малиновку Райский придерживается мнения, что человек «не должен пускать корней и привязываться безвозвратно», в чем поначалу (и не только в этом) герой оказывается схож с Волоховым, то впоследствии ему открывается возможность нарасти «крепкой связью» с родными людьми [4, с. 150, 771]. Борис Павлович Райский, по словам повествователя, приходит к осознанию простой жизни «в наготе ее правды», и это осознание является впредь незыблемой опорой в его жизни, благодаря чему он «не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву» [4, с. 675, 772].

Заключение

Проведённый анализ показал, что знаки «корень» и «почва» в романной трилогии Гончарова играют важную роль в раскрытии концептуальных сторон авторского мировидения. Стремясь охватить глубинные экзистенциальные поиски человека, его стремление обрести духовную опору и гармонию в жизни, писатель в своей романной трилогии идёт от внешне бытовой и природной семантики знаков «корень» и «почва» к их идейно-символическому воплощению, отражая движение мысли писателя о соотнесенности «мёртвой / деревянной» и «живой» жизни, существования во сне и пробуждения. В романе «Обыкновенная история» знаки «корень» и «почва» имплицитно задействованы в контексте гибельного влияния искусственной среды на формирование личности Александра Федорыча Адуева, в романе «Обломов» их значение эксплицировано и расширено автором до символа роковой неподвижности и утраты жизненной энергии в фигуре Ильи Ильича Обломова. В романе «Обрыв» анализируемая знаковая пара достигает высшей степени смыслового наполнения, становясь выражением идеи о необходимости сохранения связи с родной почвой как условия личностного становления и обретения счастья, отражаясь в сознании Веры и прежде всего – Бориса Павловича Райского.

Смысловая пара знаков «корень» и «почва» системно вписана в оппозицию «мёртвой / деревянной» и «живой» жизни и позволяет выявить закономерности духовного развития героев. Утрата связей с «почвой» и «корнями» влечёт за собой духовную деградацию для Алекандра Адуева и Ильи Обломова, в то время как осознание своих истоков и их сохранение открывают путь к внутренней целостности и гармонии в жизни Петра Адуева, Андрея Штольца и Ольги Ильинской, Бориса Райского и Веры. Генезис знаков «корень» и «почва» в романной трилогии Гончарова последовательно подчинен сверхзамыслу автора, связанному с решением вопроса о путях постижения человеком смысла своего бытия и с поиском прочных оснований для движения к личному счастью.

Литература:

1. Гончаров И.А. Лучше поздно, чем никогда: (Критические заметки) // Гончаров И.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. Статьи, заметки, рецензии, автобиографии, избранные письма. М.: ГИХЛ, 1955. С. 64-113.
2. Гончаров И.А. Намерения, задачи и идеи романа «Обрыв» // Гончаров И.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. Статьи, заметки, рецензии, автобиографии, избранные письма. М.: ГИХЛ, 1955. С. 208-220.
3. Гончаров И.А. Обломов // Гончаров И.А. Полн. собр. соч. и писем: в 20 т. Т. 4. Обломов: роман в 4 ч. СПб.: Наука, 1998. С. 5-493.
4. Гончаров И.А. Обрыв // Гончаров И.А. Полн. собр. соч. и писем: в 20 т.: Т. 7. Обрыв: роман в 5 ч. СПб.: Наука, 2004. С. 5-772.
5. Гончаров И.А. Обыкновенная история. // Гончаров И.А. Полн. собр. соч. и писем: в 20 т. Т. 1. СПб.: Наука, 1997. С. 172-469.
6. Гончаров И.А. Предисловие к роману «Обрыв» // Гончаров И.А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. Статьи, заметки, рецензии, автобиографии, избранные письма. М.: ГИХЛ, 1955. С. 141-169.
7. Грачева И.В. «Каждый цвет уже намек» // Литература в школе. 1997. №3. С. 49-55.
8. Гребенщиков Ю.Ю. Образы «уголок» и «гнездо» в романах И.А. Гончарова и И.С. Тургенева 1850-х годов // Материалы VI Междунар. науч. конф., посвящ. 205-летию со дня рождения И.А. Гончарова. Ульяновск: Корпорация технологий продвижения, 2017. С. 283-290.
9. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля: в 4 т. 4-е испр. и знач. доп. изд. / Ред. проф. И.А. Бодуэна де Куртенэ. СПб., М.: Т-во М.О. Вольф, 1914. Т. 3: П–Р. Стлб. 1782.
10. Доманский В.А. Сады романа «Обрыв»: Эдем, потерянный и возвращенный рай // И.А. Гончаров: Материалы Междунар. науч. конф., посвящ. 195-летию со дня рождения И.А. Гончарова. Ульяновск: Корпорация технологий продвижения, 2008. С. 167-176.
11. Калинина Н.В. Флоросемантический код в романах И.А. Гончарова // И.А. Гончаров: Материалы Междунар. науч. конф., посвящ. 195-летию со дня рождения И.А. Гончарова. Ульяновск: Корпорация технологий продвижения, 2008. С. 208-214.
12. Краснощекова Е.А. И.А. Гончаров: Мир творчества. СПб.: Пушкинский фонд, 1997. 492 с.
13. Лезина Е.А., Груздова Н.Н. Символика образа «желтых цветов» в романе И.А. Гончарова «Обыкновенная история» // Актуальные проблемы современной гуманитарной науки. Материалы XIII Национальной науч.-практич. конф. Брянск: РИСО БГУ, 2024. С. 105-108.
14. Лоскутникова М.Б. Роза и лилия в художественной систематике романов И.А. Гончарова // «Язык цветов» и цветы в языке, литературе и культуре. М.: Зерцало-М, МГПУ, 2024. С. 403-413.
15. Лоскутникова М.Б. Мотив Другого в романе И.А. Гончарова «Обрыв» (в свете становления функциональных особенностей мотива в трилогии писателя) // Literatura. 2012. Т. 54. №2. С. 75-87.
16. Лоскутникова М.Б. Семантический потенциал сюжетообразующей детали (на материале романа И.А. Гончарова «Обломов») // Русский язык: вызовы времени. М.: ИКД Зерцало-М, 2024. С. 55-80.
17. Молнар А. Птицы и цветы – образ женщин в романе Гончарова «Обрыв» // Opera Slavica. 2015. №3(25). С. 13-24.
18. Недзвецкий В.А. И.А. Гончаров – романист и художник. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1992. 175 с.
19. Недзвецкий В.А. Тоска Ольги Ильинской в «крымской» главе романа «Обломов»: интерпретации и реальность // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 67. №3. 2008. С. 40-46.
20. Отрадин М.В. Проза И.А. Гончарова в литературном контексте. СПб.: Изд-во С.-Петербург. ун-та, 1994. 168 с.
21. Пруцков Н.И. Мастерство Гончарова-романиста. М.; Л.: АН СССР, 1962. 230 с.
22. Смирнова Ю.В. Своеобразие усадебного пейзажа как составляющей образа «дворянского гнезда» в романе И.А. Гончарова «Обыкновенная история» // Актуальные проблемы филологии, 2015. №12. С. 113-123.
23. Федоров А.И. Фразеологический словарь русского литературного языка: ок. 13000 фразеол. единиц. М.: АСТ: Астрель, 2008. 878 с.
24. Цейтлин А.Г. И.А. Гончаров. М.: АН СССР, 1950. 492 с.
25. Шарафадина К.И. Литература в синтезе искусств: в 3 т. Т. II. FLORO=ПОЭТО=LOGIA. СПб.: СПГУТД, 2012. 526 с.

Signs «root» and «ground» in I.A. Goncharov's novel trilogy

Vasilieva M.V.,
undergraduate of 2 course of the Moscow City University, Moscow

Research supervisor:
Grebenshchikov Yuri Yuryevich,
Assistants of the Department of Literature of the Institute of Humanities of the Moscow City University

Abstract: The article demonstrates the functional and semantic role and genesis of the signs «root» and «soil» in the novel trilogy by I.A. Goncharov («An Ordinary Story», 1847; «Oblomov», 1859; «The Precipice», 1869), reflecting the philosophical and social quest of the writer. Attention is focused on the detailed implementation of signs in the coordinates of the semantic pair «dead / wooden» and «living» life. An analysis of the stylistic implementation of the sign’s «root» and «soi» is provided. The author's efforts are revealed, aimed in the artistic taxonomy of the novel trilogy at consolidating and developing the idea of a person's ability to be happy under the condition of constant active movement, part of which is the awareness of the individual's own «roots» and maintaining a connection with his native soil.
Keywords: signs of «root» and «ground», theme of happiness, author's task, poetics.

References:

1. Goncharov I.A. Better late than never // Goncharov I.A. Collected works: In 8 vol. Vol. 8: Articles, notes, reviews, autobiographies, selected letters. Moscow: GIHL, 1955.: 64-113.
2. Goncharov I.A. Intentions, tasks and ideas of the novel «The Precipice» // Goncharov I.А. Collected works: In 8 volumes. Vol. 8: Articles, notes, reviews, autobiographies, selected letters. Moscow: GIHL, 1952-1955. Vol. 8. 1955.: 208-220.
3. Goncharov I.A. Oblomov // Goncharov I.A. Complete works and letters: In 20 volumes, Vol. 4. Petersburg: Nauka, 1998.: 5-493.
4. Goncharov I.A. The Precipice // Goncharov I.A. Complete works and letters: In 20 volumes, Vol. 7. St. Petersburg: Nauka, 2004.: 5-772.
5. Goncharov I.A. An Ordinary Story. Complete collection of works and letters: In 20 volumes. Vol. 1. St. Petersburg: Nauka, 1997.: 172-469.
6. Goncharov I.A. Preface to the novel «The Precipice»// Goncharov I.A. Collected works: In 8 volumes. Vol. 8: Articles, notes, reviews, autobiographies, selected letters. Moscow: GIHL, 1955.: 141-169.
7. Gracheva I.V. «Every color is already a hint» // Literature at School. 1997. №3: 49-55.
8. Grebenshchikov Y.Y. Images of the «corner» and «nest» in the novels of I.A. Goncharov and I.S. Turgenev of the 1850s. // Materials of the VI International Scientific Conference dedicated to the 205th anniversary of the birth of I.A. Goncharov. Ulyanovsk: Korporaciya tekhnologij prodvizheniya, 2017: 283-290.
9. Dal V.I. Explanatory dictionary of the living Great Russian language: in 4 vol. / 4rd edited, revised and expanded edition prof. I.A. Baudouin de Courtenay. St. Petersburg; Moscow: T-vo M.O. Volf, 1914. Vol. 3: P-R. 1782 columns.
10. Domansky V.A. The Gardens of the Novel «The Precipice»: Eden, the lost and regained paradise // Materials of the International Scientific Conference dedicated to the 195th anniversary of the birth of I.A. Goncharov. Ulyanovsk: Korporaciya tekhnologij prodvizheniya, 2008.: 167-176.
11. Kalinina N.V. Florosemantic code in the novels by I.A. Goncharov // Materials of the International Scientific Conference dedicated to the 195th anniversary of the birth of I.A. Goncharov. Ulyanovsk: Korporaciya tekhnologij prodvizheniya, 2008.: 208-214.
12. Krasnoshchekova E.A. I.A. Goncharov: The world of creativity. St. Petersburg: Pushkinskij fond, 1997. 492 p.
13. Lezina E.A., Gruzdova N.N. The symbolism of the image of «yellow flowers» in I.A. Goncharov's novel «An Ordinary Story» // Actual problems of modern humanitarian science. Materials of the XIII National Scientific and Practical Conference. Bryansk: RISO BGU, 2024.: 105-108.
14. Loskutnikova M.B. Rose and lily in the Artistic Systematics of I.A. Goncharov's novels // «The Language of Flowers» and flowers in language, literature, and culture. Moscow: Zertsalo-M, MGPU, 2024.: 403-413.
15. Loskutnikova M.B. The Motif of the Other in I.A. Goncharov’s Novel «The Precipice» (in Light of the Formation of the Functional Features of the Motif in the Writer’s Trilogy) // Literatura. 2012. Vol. 54. №2.: 75-87.
16. Loskutnikova M.B. Semantic potential of a plot-forming detail (based on I.A. Goncharov’s novel «Oblomov») // Russian language: challenges of the time. Moscow: IKD Zertsalo-M, 2024.: 55-80.
17. Molnar A. Birds and flowers – the image of women in Goncharov's novel «The Precipice» // Opera Slavica. 2015. №3(25).: 13-24.
18. Nedzvetsky V.A. I.A. Goncharov as novelist and artist. Moscow: MSU, 1992. 175 p.
19. Nedzvetsky V.A. The longing of Olga Ilyinskaya in the «crimean» chapter of the novel «Oblomov»: interpretations and reality // IZVESTIYA RAN. Literature and Language series. Vol. 67. №3. 2008.: 40-46.
20. Otradin M.V. Prose of I.A. Goncharov in the literary context. St. Petersburg: SPbGU, 1994. 123 p.
21. Prutskov N.I. The craft of Goncharov as novelist. Moscow; Leningrad: AN USSR, 1963. 230 p.
22. Smirnova Y.V. The Peculiarities of the estate landscape as a component of the image of the «noble nest» in I.A. Goncharov's novel «An Ordinary Story» // Actual Problems of Philology. 2015. №12.: 113-123.
23. Fyodorov A.I. Phraseological dictionary of the Russian literary language: about 13000 phraseological units. Moscow: AST: Astrel, 2008. 878 p.
24. Zeitlin A.G. I.A. Goncharov. Moscow: AN USSR, 1950. 491 p.
25. Sharafadina K.I. Literature in the synthesis of arts. T. II. FLORO= POETO=LOGIA: monograph. St. Petersburg: SPGUTD, 2012. 526 p.