Аннотация. В статье рассмотрены особенности изображения оппозиции эстонского и русского миров в романе Саны Валиулиной «Не боюсь Синей Бороды» с точки зрения этнической и национальной проблематики. Кроме того, отдельно проанализирована тема разрыва памяти и трансформация мотива мечты о свободе.
Ключевые слова: Сана Валиулина, Эстония, этническая самоидентификация, проблема памяти, современная русская литература.
Сана Валиулина родилась и выросла в советской Эстонии в семье этнических татар. С детства она говорила на татарском, эстонском, русском языках. Позднее поступила в МГУ на норвежское отделение. В 1989 г. переехала в Нидерланды, где начала жизнь с «нового языка, новой культуры» [2] и впоследствии написала пять романов на голландском.
Мультилингвальность и мультикультурность – важные характеристики современного мира. На этом фоне для человека, как никогда, актуальна проблема самоидентификации, в том числе этнической и национальной. Так и для Саны Валиулиной, оказавшейся в чужой стране, потребность осмыслить прошлое становится особенно острой. Симптоматично, что в одном из ранних романов «Дидар и Фарук» (2006) она обращается к своим корням и рассказывает историю русско-татарской пары во времена сталинского террора и Второй мировой войны.
Но не менее значима другая часть жизни писательницы – детство и взросление в Эстонской ССР, на окраине Советского Союза, где все еще ощущалась связь с Европой, где у людей было больше воздуха, где была своя микрокультура. Сама Валиулина вспоминает об этом так: «У нас было иначе, свободнее. <…> мы сопротивлялись русификации и советификации» [3]. Именно к эстонской части своего прошлого Сана Валиулина и обращается в романе «Не боюсь Синей Бороды». Примечательно, что это первый текст, который сначала был написан на русском языке, а затем уже на голландском. Сама автор объясняет это следующим образом: «Проблемой для иммигранта может быть отсутствие интеграции, ассимиляции, а может – слишком быстрая ассимиляция. И в какой-то момент у меня появился страх, что я окажусь человеком без родного языка. <…> Это осмысление моего прошлого. Страны, из которой я произошла. <…> Я задумалась: почему я такая, какая я есть?» [2].
Роман включает в себя четыре истории, которые, с одной стороны, могут прочитываться самостоятельно, но с другой – неразрывно связаны общими темами, и прежде всего общим пространством – Эстонией. В завершающей части автор обращается к жанру притчи, сводя все линии воедино и изображая извечный образ Империи, поглощающей другие народы.
Одна из главных тем, возникающая с первых страниц романа – оппозиция эстонского и русского мира. Это реализуется даже на уровне описываемого пространства: «главная улица, Советская, которая, как река, делит Руха на две части, эстонскую и русскую» [1, с. 15]. Примечательно, что улица, которая одновременно разделает и соединяет две стороны эстонского курорта, названа «Советской», ведь именно советская идея связала некогда независимую Эстонию и Россию, ставшую центром империи. Но подобное вторжение, из-за которого произошло выделение двух миров (западного и восточного) в одном некогда едином пространстве, воспринимается как однозначно враждебное. Возникает нечто противоестественное: новая улица «под чужим названием «Советская»» и «дальние народы» (их также называют «пришельцы») [1, с. 46], которые неожиданно заполонили собой восточную часть побережья.
Связь эстонского и русского следует воспринимать как насильственную. Так, москвичи «в своей столице мира» – это люди, которые «никого, кроме себя, не слышат» [1, с. 31], что можно проецировать и на общий стиль управления советской империи. Далее о подавлении интересов другого народа будет сказано еще более откровенно: «форму-то я ношу оккупационную. Значит, я часть насильственного аппарата диктатуры пролетариата…» [1, с. 196].
Противостояние двух миров также связано с категориями варварства и цивилизации, хаоса и порядка. Эстонцы в большинстве своем хозяйственны и работящи. Они, так или иначе, приспосабливаются к историческим обстоятельствам, в которых оказались. При этом эстонцы не забывают про внутреннее содержание: они, как подчеркивается в романе, «блюли свое нутро» [1, с. 86]. Их достоинство и воспитанность во многом воспринимаются как признак еще недавней связи с Европой. Однако эти связи начинают нарушаться в новом «брежневском» поколении, так как оно является порождением советской идеологии. Русский же мир совсем другой: «эстонцы живут, цивилизованный народ, а вы посмотрите, что за Советской улицей творится» [1, с. 55]. Русские в романе являются носителями деструктивного начала. Они курят, пьют, устраивают драки, совершают аморальные поступки.
Изначальная гармония эстонского мира, кроме всего прочего, связана с природой: «Проблему души жители Руха разрешили, растворившись в своем ландшафте, застыв и приняв на время облик камней, деревьев и воды…» [1, с. 73-74]. Для описания родного для эстонцев пространства, что хорошо заметно в тексте первой истории, характерно неоднократное упоминание хвойных деревьев, огромных валунов, мха, моря, рыбы. Но «Советская улица серым горизонтом упала откуда-то сверху и придавила зеленую землю» [1, с. 87] – естественный порядок нарушен. Более того, в текст вторгаются мортальные мотивы, русский мир оказывается вестником смерти. По Советской улице русские несут свои гробы на кладбище. Героиня первой истории наблюдает за белыми профилями мертвецов и ощущает ветер «непостижимого пространства», вторгнувшийся в спокойную тихую жизнь эстонцев.
В самом конце первой части этот эпизод воспроизводится во второй раз, и в завершении возникает символическая картина русских военных судов, закрывших собой «искрящийся горизонт», за которым, конечно же, находится Европа.
С природным миром Руха связан и мотив потерянного рая. Последний абзац первого текста сообщает нам о конце лета и о том, что героиня вынуждена покинуть это место. Интересно, что образ курорта появляется в воспоминаниях героев и других историй. Руха неизменно оказывается связана с детством и с тем, что место это уже утрачено и разрушено чужеродными силами.
Еще одна тема, которая оказывается важна для эстонского мира в романе, – тема памяти. Местные шепотом передают знание о катастрофе своим детям, говоря о том, что замалчивают учебники истории. Они надеются, что, храня истину, смогут противостоять имперскому злу, которое стирает идентичность маленького народа. К сожалению, уже успел произойти «разрыв памяти» между прошлым и будущим Эстонии, а в настоящем новое поколение («ноль без палочки», как его характеризуют в романе) практически утратило связь со своими предками, они – «дети Брежнева», дети эпохи «дружбы» братских народов и стирания различий между этносами и нациями в стремлении к homo soveticus. Эта невозможность самоопределения и потерянность приводят лишь к моральному разложению и упадку.
Близость к Европе постоянно напоминает о той другой жизни, что была в Эстонии. Коренные жители не могут смириться с разрушенным миром, куда вторглось чужое. Попытка сохранить память сопряжена со способностью говорить и думать на родном языке. Но связи начинают ослабевать и здесь. Так, эстонцы из Руха выучивают русский, в то время как сами приезжие не считают нужным запоминать больше нескольких слов на эстонском. В смешанных семьях, как во второй истории, встает вопрос о русских и эстонских школах, и выбор делается не в пользу последних.
Часть эстонцев, конечно, старается слиться с общей массой, однако не все на это готовы, в некоторых все еще жива гордость, которая не дает забыть, например, высылку земляков в Сибирь в 1949 г. Так, во второй истории наиболее ярко выражена национальная проблематика в сюжете с политическим убийством. К концу семидесятых уже начинает проявлять себя кризис, который вызревал давно. Все происходящее становится признаком постепенного пробуждения самосознания отдельных народов, проживающих в СССР: «и диссиденты, и неведомый пакт, и иностранцы, и сначала рьяность, а потом вдруг замалчивание дела Потаповой почему-то сливались в сознании жителей маленькой республики в единое целое, производя в нем невидимые, но уже каким-то первобытным чутьем ощущаемые сдвиги» [1, с. 163].
Следует сказать, что стремление сохранить память, в том числе и о болезненных для народа событиях, крайне важно для последующего принятия и осмысления собственной истории. Это подготавливает почву для коллективной проработки травмы. Так, уже в независимой стране эстонцы не пытаются стереть часть воспоминаний о чужой культуре, а выстраивают связи, формируя единый нарратив памяти, например: «Революционные праздники органично сочетались с новыми и старыми эстонскими» [1, с. 471]. Именно этот процесс создает основания для позитивной самоидентификации.
В третьей истории описываются девяностые годы уже независимой Эстонии, которая, однако, еще не до конца успела проработать советское прошлое. Внезапно память о корнях и принадлежность к эстонскому народу становится некоторой привилегией. То, что раньше презиралось и считалось неудобным, оказывается востребованным: «Вася, до этого с легким пренебрежением отзывавшийся о культурном уровне местного населения, вдруг заговорил на чистейшем эстонском языке» [1, с. 345-346]. Постепенно начинают восстанавливаться утраченные связи, среди прочего и в виде возврата к родному языку. Принадлежность к русскому миру больше не есть привилегия.
В четвертой истории, которая напоминает притчу, тема памяти реализуется на двух уровнях. Во-первых, на личном уровне вождя вымышленной страны. Оказывается, что быть управителем империи возможно только отрекаясь от своего прошлого, растворяя «Я» в «МЫ». Во-вторых, коллективная память также трансформируется через Великого Зодчего. Индивидуальность не важна, важен идеальный образ человека, все различия должны исчезнуть, и этому способствует идеальный правитель империи: «Вот он, вождь от бога, вдыхающий волю в свой этнос» [1, с. 510]. Великий Зодчий и Газолия, во главе которой он находится, едины в своем беспамятстве и в разрыве времен: «У Газолии, а значит и у Великого Зодчего, было только великое настоящее и еще более великое будущее…» [1, с. 514].
Последний значимый лейтмотив текста, на котором мы остановимся, – мечта о свободе. Эта категория важна и для русского мира, и для эстонского. Общей чертой мечты для обоих миров является ассоциация свободы с Европой, чьи берега именуются «обетованными» и «счастливыми». Но если для старшего поколения эстонцев свобода во многом связана с разрешением национальных вопросов и с возвратом к корням, то для «детей Брежнева» свобода сопряжена с материальным миром. Эта мечта «по вечерам рассыпалась на телеэкранах звездным дождем ослепительных унитазов, шампуней, гигиенических прокладок, дезодорантов, кукол с женскими телами, безупречных кружочков копченой колбасы…» [1, с. 158].
И вот с распадом СССР мечта о свободе исполняется, однако в извращенном неправильном виде. Она оказывается сильнее поколения «детей Брежнева», и все то, что было вложено в них страной, которая прекратила свое существование, легко уничтожается: «безумным ветром эта свобода выдула из них усвоенные с детства чувства и устроила в их телах сквозняк…» [1, с. 314].
Раньше свобода была общая, об этом говорит и Великий Зодчий в последней истории, пусть и по отношению к выдуманной империи: «И свобода в Газолии для всех одна. Святая и неприкосновенная как истина. И мы все ее одинаково используем…» [1, с. 529]. На постсоветском пространстве каждый должен выбирать свою личную свободу. И если эстонцы еще оказываются способны правильно ей распорядиться («Как только туземцы пришли к власти три года назад, первым делом стали чинить и строить дороги» [1, с. 307]), то русский мир, теперь даже более чужой для независимой Эстонии, терпит крах («свобода, о которой они когда-то только могли мечтать, так закабалит его с ног до головы и понесет сумасшедшем вихрем, требуя от него все новых и новых даров» [1, с. 417]).
Этот роман – личная попытка проработки травм поколения «детей Брежнева». Прошлое является ресурсом для будущего и демонстрирует положительные и отрицательные модели для индивидуального или коллективного самоопределения. Сана Валиулина на разных уровнях показывает деструктивное влияние советской диктатуры и негативную сторону имперских устремлений, а также обращает внимание на значимость устранения «разрыва» между прошлым и будущим. И если эстонский мир в романе оказывается способен работать над этим, то для русского мира изживание коллективных травм доступно с трудом.
The problem of ethnic self-identification in Sana Valiulina's novel «I’m not afraid of Bluebeard»
Vorontsova S.S.
undergraduate of 1 course of the Russian State University for the Humanities, Moscow
Research supervisor:
Magomedova Dina Makhmudovna
Head of the Department of the History of Russian Classical Literature of the Russian State University for the Humanities, Doctor of Philological Sciences, Professor
Annotation. The article describes the features of the image of the opposition of the Estonian and Russian worlds in Sana Valiulina’s novel «I'm not afraid of Bluebeard» in terms of ethnic and national issues. In addition, the article analyzes the topic of memory gap and the transformation of the motive of the dream of freedom.
Keywords: Sana Valiulina, Estonia, ethnic self-identification, problem of memory, modern Russian literature.
- Валиулина С. Не боюсь Синей Бороды: роман. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2017. 603 с.
- Кочеткова Н. «У тебя отопление, стиральная машинка – ты такая счастливая». Сана Валиулина о татарской семье, советской Эстонии и современной Голландии // Lenta.ru. 2017. URL: https://lenta.ru/articles/2017/08/04/boroda/ (дата обращения: 18.04.2021).
- Fogteloo M. De twee Ruslands van Sana Valiulina ‘We zijn een bestolen generatie’. // De Groene Amsterdammer. 2013. № 51-52. (дата обращения: 18.04.2021).
- Valiulina S. I’m not afraid of bluebeard: novel. Moscow: AST Publishing house: Elena Shubinf editors office, 2017. 603 pages.
- Kochetkova N. «You have heating, washer – you're so happy». Sana Valiulina about Tatar family, Soviet Estonia and modern Holland. // Lenta.ru. 2017. URL: https://lenta.ru/articles/2017/08/04/boroda/ (date of the address: 18.04.2021).
- Fogteloo M. De twee Ruslands van Sana Valiulina ‘We zijn een bestolen generatie’. // De Groene Amsterdammer. 2013. № 51-52. (date of the address: 18.04.2021).