Аннотация. Данная статья представляет собой взгляд на народную ритуальную культуру и обычаи через призму аналитической психологии, в частности рассматривается архетип матери и его вариации в контексте крестьянской картины мира и ее ритуально-обрядовых комплексов.
Ключевые слова: архетип, ритуальная культура, ритуально-заклинательный акт, заговорно-заклинательная практика, суеверие, ритуал.
Понятие архетипа как структурного элемента коллективного бессознательного введено еще Карлом Густавом Юнгом. Древнейшими архетипами являлись архаические образы, такие как мать, смерть, огонь, дух. Несомненно, одним из древнейших архетипов был архетип матери. Он имел место во многих культурных традициях – от глиняных фигурок Богини-матери (в культуре сескло) до образа Богородицы, которая на Руси с принятия христианства воспринималась как матушка, покровительница и защитница земли русской.
Система мировосприятия среднестатистического крестьянина формировалась под влиянием его существования на грани с природным миром, его циклами. Эмпирическая связанность человека с течением природных и социальных процессов преодолевалась через ритуальную деятельность возвращения к архетипическим началам [6, с. 93]. Многочисленными примерами такой ритуальной деятельности служат аграрные обряды и ритуалы; к примеру, знаменитый «девичий» обряд или Кузьминки, на которых разыгрывалась свадьба, а затем похороны чучела. По мнению В.Я. Проппа, данный обряд символизировал возвращение жизненной силе земле, стремление человека к плодородию и новой жизни [7, с. 109]. То, как земля, по прошествии аграрного цикла вспахивания, боронования, удобрения и засеивания рождает урожай, затем умирает – засыпает в зимний период, чтобы весной снова возродиться, крестьянин олицетворял с материнством, обращение к «матери – сырой земле» было своего рода молитвой. К ней крестьяне обращались не только с просьбами о хорошем урожае и плодородии почвы, но и в заговорно-заклинательных практиках, распространенных в крестьянском быту для излечения болезней и снятия урока (сглаза).
Насколько высока была степень влияния архетипа «матери – сырой земли» на рядового крестьянина можно судить на примере обычая опахивания села от чумы. Такой обряд проводился в случае сильной эпидемии людей или скота, уходя корнями к ритуальному культу «скотьего бога» славян Велеса. Практическая составляющая обряда заключалась в том, что в соху впрягали лицо женского пола: незамужнюю девушку, вдову или старушку, известную своей праведной жизнью, другая женщина правила сохой. Их сопровождало шествие девушек. Обряд происходил ночью, в тайне от жителей села. Согласно записям очевидцев данного обряда, девушки, встретив мужчину, становились крайне буйными, избивали его. Важной составляющей практического действа обряда было то, что возносились молитвы матери – сырой земле и в землю на перекрестках зарывался ладан [4, с. 29]. Подобную разновидность обряда можно характеризовать как жертвоприношение или жертвенной действо, объектом которого выступала дева, женщина, а субъектом – мать сыра земля, к которой и была обращена молитва. Выше отмечалось, что в мировоззрении крестьянина, земля – мать, которая рождает все живое, в том числе и болезнь. Вероятно, через обряд опахивания земли бесплодной, небеременной женщиной происходило очищение, обновление земли. При этом, известен и случай впрягания беременной женщины в соху, который, вполне возможно, является исключением. Так или иначе, сам факт участия в данном обряде женщины как объекта ритуального действа и ее обращения к матери – сырой земле определяет особую роль женщины в заговорно-заклинательной практике российского крестьянства.
Подходя с критической точки зрения к крестьянским обрядово-ритуальным практикам, можно с уверенностью говорить об особой архетипической системе восприятия мира. Все те явления и процессы, которые не могли быть объяснены мыслительной деятельностью (при отсутствии знаний научных), крестьянин олицетворял, или иными словами, мифологизировал. Мифологизация происходила на бытовом уровне – мифологизировались привычные явления и состояния, в том числе болезни и смерть. Исследовательница крестьянской культуры О.А. Сухова отмечает, что миф в структуре картины мира крестьянина выступал как последовательность реальных действий для воплощения в действительность [8, с. 6]. Таким образом, происходила не только мифологизация некоего состояния или явления, его олицетворение, облачение в осязаемую, понятную и приемлемую сознанием форму, но и создавался целый обрядовый комплекс, включавший в себя специфическое, ритуализированное поведение объекта, столкнувшегося с «мифом», и ритуально-заклинательные акты и практики, представляющие собой ответную реакцию на «миф», способ практической коммуникации с ним. Стоит также обратить внимание на то, что мифологизировались зачастую довольно неприятные явления и состояния. Вероятно, мифологизация в некоторой степени нивелировала страх перед ними, способствуя более легкому психологическому восприятию.
Болезнь крестьянин воспринимал не как следствие ослабления иммунитета или старения организма и сбоев в его работе и других биологических причин. В народе были распространены две основных причины болезни: из-за сглаза (урока) или «приходные» – из-за обиды, нанесенной «нечистой силе» – баннику, лешему или домовому. Болезнь сама по себе виделась крестьянину как нечто одушевленное, имеющее пол: «мы весной в окошко глядим, тут и лихорадка входит», «двенадцать сестер: трясея, ломота…», «оспа – матушка». Архетип «матери» в контексте мифологизации болезни раскрывается аналогичным образом, как в случае с «матерью – сырой землей». К «оспе-матушке» обращаются с просьбой, ее пытаются умилостивить и задобрить, ей приписываются симпатии и антипатии. Так, больного оспой ведут париться в баню, так как оспа любит жар, а лихорадка боится змей, поэтому к постели больного привязывается змея, убитая до Егорьева дня [5, с. 46 -47]. Подобные заговорно-заклинательные практики трудно объяснимы с точки зрения современного человека, так как на наш взгляд в них нет смысла. Однако для крестьянина той эпохи (вплоть до 90-х годов конца XIX века) подобные ритуальные действия были основополагающей, неизменной частью существующего порядка вещей, своего рода преемственностью. Любое жизненное событие, быть то свадьба, рождение ребенка, болезнь, смерть сопровождалось оригинальным ритуально-обрядовым комплексом, носящим специфические черты в зависимости от местности, губернии.
Ассимиляция архетипов смерти и матери происходила на психолого-эмпирическом уровне восприятия смерти. В силу того, что понимание среднестатистическим крестьянином смерти происходило на уровне: «после смерти человек на том свете живёт так же, как и на этом», отсутствовало восприятие факта смерти, как неизбежного. В устном народном творчестве «смерть – матушку» пытаются умилостивить. Релевантным эквивалентом «неизбежности» смерти выступает её «предопределенность». С этим связаны понятия доли (судьбы, счастливого исхода) и недоли (судьбоносных бедствий, антипод доли). Доля приписывалась человеку с рождения, но её можно было изменить, к примеру, через обряд побратимства, когда действующие лица обряда смешивали свою кровь. Таким образом, делясь при этом своей «долей», удачей друг с другом [3, с. 21].
Сибилл Биркхойзер-Оэри в работе «Мать. Архетипический образ в волшебной сказке» отмечает, что архетип матери находится в тесной связи с природой, находясь во власти телесного и всех таинств, связанных с материей [1, с. 74]. Исходя из этих двух характеристик архетипа матери, можно провести параллель между описанными выше вариациями архетипа матери: матери-сырой земли, матери-болезни, матери-смерти. Опираясь на взгляды К.Г. Юнга, касательно архетипа матери, можно говорить о том, что в крестьянской ритуальной культуре архетип матери был связан с явлениями тайными, непонятными, а потому мифологизируемыми, он символизировал цикличность жизни, природные циклы рождения, роста, умирания и обновления.
The archetype of the mother in the folk ritual culture of the second half of the XIX century
Khokhlova A.D.,
undergraduate of 2 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Shulgina Daria Pavlovna,
Deputy Head of the Department, Associate Professor of the General University Department of General and Russian History for Scientific and Educational Work of the Institute of Humanitarian sciences of the State Humanitarian University of Moscow State Pedagogical University, candidate of art history, Associate Professor
Annotation. This article is a look at folk ritual culture and customs through the prism of analytical psychology, in particular, the archetype of the mother and its variations in the context of the peasant worldview and its ritual-ritual complexes.
Keywords: archetype, ritual culture, ritual-incantation act, spell-incantation practice, superstition, ritual.
- Биркхойзер-Оэри С. Мать: архетипический образ в волшебной сказке. Перевод с английского. под ред. Мари-Луизы фон Франц. М.: Когито-Центр, 2010. 254 с.
- Богаевский П.М. Заметка о народной медицине // Этнографическое обозрение, № 1, 1889. С. 101-105.
- Веселовский А. Несколько новых данных к народным представлениям о Доле // Этнографическое обозрение, № 2, 1891. С. 20-28.
- Всеволожская Е. Очерки крестьянского быта Самарского уезда // Этнографическое обозрение, № 1, 1895. С. 1-34.
- Куликовский Г.И. Похоронные обряды Обонежского края // Этнографическое обозрение, № 1, 1890. С. 44-60.
- Петрухин В.А. Крестьянин как социально-исторический тип: время, социальность, нравственность // Отмена крепостного права и судьбы русского крестьянства: к 140-летию отмены крепостного права. Материалы 6 обл. ист.-философ. чтений, Липецк, 16 мая 2001 года. Липецк: ИНФОЛ, 2003. 126 с.
- Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. (Опыт ист.-этногр. исслед.). М.: Лабиринт, 2000. 186 с.
- Сухова О.А. Десять мифов крестьянского сознания. Очерки истории социальной психологии и менталитета русского крестьянства (конца XIX – начала XX века) по материалам среднего Поволжья. М.: Росспэн, 2008. 679 с.
- Юнг К. Г. Архетип и символ. М.: Ренессанс, 1991. 297 с.
- Birkheiser-Oeri S. Mother: an archetypal image in a magic tale. Translation from English. edited by Marie-Louise von Franz. M.: Kogito Center, 2010. 254 pages.
- Bogaevsky P.M. Note on folk medicine // Ethnographic Review, № 1, 1889. Page: 101-105.
- Veselovsky A. Several new data on folk ideas about the Dole // Ethnographic Review, № 2, 1891. Page: 20-28.
- Vsevolozhskaya E. Essays on peasant life of Samara district // Ethnographic review, № 1, 1895. Page: 1-34.
- Kulikovsky G.I. Funeral rites of the Obonezhsky Territory//Ethnographic Review, № 1, 1890. Page: 44-60.
- Petrukhin V.A. The peasant as a socio-historical type: time, sociality, morality // Abolition of serfdom and the fate of the Russian peasantry: on the 140th anniversary of the abolition of serfdom. Materials of 6 regions. readings, Lipetsk, 16 May 2001. Lipetsk: INFOL, 2003. 126 pages.
- Propp V.Ya. Russian agrarian holidays. (Experience is true. studied.). M.: Labyrinth, 2000. 186 pages.
- Sukhova O.A. Ten myths of peasant consciousness. Essays on the history of social psychology and the mentality of the Russian peasantry (late XIX – early XX centuries) based on materials from the middle Volga region. M.: Rosspan, 2008. 679 pages.
- Jung K.G. Archetype and symbol. M.: Renaissance, 1991. 297 pages.