Выпуск: №9(25) Исследования молодых учёных

Раздел: Исторические науки

Опубликовано: 25 ноября 2020

Код уникальной десятичной классификации: 93/94

Автор: Баранов Иван Олегович

ГАОУ ВО МГПУ, г. Москва, студент 3 курса

Научный руководитель: Куприн Дмитрий Олегович доцент кафедры отечественной истории Института гуманитарных наук ГАОУ ВО МГПУ, г. Москва, кандидат исторических наук, доцент

Аннотация. В статье представлен анализ позиций славянофилов и анархистов. В частности, сравнивается отношение к государству Константина Аксакова и Михаила Бакунина. Приведены аргументы в пользу того, что в идеологии славянофилов есть важное анархическое ядро. На основе анализа сформулированы выводы о том, что базовые посылки у анархистов и славянофилов одинаковые: обеим идеологиям присуще негативное отношение к государству; вера в самоорганизацию народа; конструирование философских позиций основывается на воззрениях самого народа.

Ключевые слова: политическая мысль славянофилов, либерализм славянофилов, анархизм славянофилов, народники и славянофилы

Политическая мысль славянофилов – хорошо изученное явление. Но, к сожалению, на общем фоне работ, посвящённых славянофилам, через призму анархизма они рассматриваются очень редко. Мне кажется такая интерпретация правильной, позволяющей нам взглянуть на славянофилов под другим углом и лучше понять суть их идеологии. Поэтому далее в статье будет рассмотрена эта проблема и представлена аргументация в пользу анархичности славянофилов. Статья разделена на пять частей. В части I будет рассмотрена историография вопроса, в части II дана критика интерпретации славянофильской идеологии как либеральной, в III части приводятся аргументы в пользу анархичности славянофилов, в части IV прослеживается влияние славянофилов на последующую анархическую мысль и в части V представлен вывод.

I

Подобные сравнения проводились, и анархическая позиция приписывалась славянофилам со времени начала существования этого движения. Так, например, Чернышевский писал о славянофилах: «Об ином они говорят так, что одна фраза кажется заимствованною из Прудона, а другая, за ней непосредственно следующая, – из жития Симеона Столпника» [21, c. 347]. Здесь Чернышевский, конечно, критикует славянофильскую идеологию за её непоследовательность и двусмысленность, но при этом отмечает важный для этой статьи момент: славянофилы, действительно, порой напоминают анархистов.

В 1910 году Н.Л. Бродский в своей статье «Славянофилы и их учение» пишет: «…славянофилы, несомненно, являются представителями противогосударственной теории, противниками власти как таковой» [4, с. L]. Отмечая их антигосударственные настроения, Николай Леонтьевич пишет, что они являются следствием их этических положений. Таким образом, Бродский заключает: «В этом отношении в основе славянофильских воззрений на власть, несомненно, лежат анархические инстинкты» [4, с. LIV].

Начиная с 1912 года последовательно защищал эту точку зрения Н.А. Бердяев. В своей книге посвящённой А.С. Хомякову [1] он высказывает мысль об анархизме славянофилов и в последующем, на протяжении всей жизни, не отказывается от такой интерпретации. В 1938 году он пишет: «Славянофилы – антигосударственники, у них есть даже сильный анархический элемент, они считали государство злом и власть считали грехом» [2, с. 25]. В 1946 он продолжает развитие этой мысли, и возможно более радикально начинает её отстаивать [3, с. 145-146]. Бердяев сделал совершенно правильное замечание, определив К.С. Аксакова как анархиста, но это во многом связано с его общей концепцией анархизма всех русских мыслителей, да и всего русского народа. Такой подход мне не кажется правильным, т.к. если мы всё определяем, как анархизм, то указание на анархизм конкретного человека становится трюизмом. Если анархизм искать везде, то его не будет нигде.

Некоторые зарубежные исследователи выделяли анархический элемент в славянофильской мысли. Одним из таких исследователей был Н. Рязановский со своей книгой «Russia and the west in the teaching of the Slavophiles: a study of romantic ideology» [27]. В другом исследовании он пишет, что «в каком-то смысле славянофилы были религиозными анархистами, т.к. они осуждали любой легализм и принуждение во имя своих религиозных идей» (перевод автора. Оригинальная цитата: «In a sense, the slavophiles were religious anarchist, For they condemned all legalism and compulsion in the name of their religious ideas») [28, p. 358]. Подобный ход рассуждений можно найти в работах Э. Глизона [25], П. Христоффа [24], Э. Тадена [29]. К этому ряду историков можно добавить Анджея Валицкого. Хотя его обычно не причисляют к этой традиции, мне кажется, что это не будет ошибкой. Вот как он описывает взгляды К. Аксакова: «Мировоззрение славянофильского мыслителя было своего рода консервативным анархизмом» [5, с. 310]. Также внимания заслуживает его сравнение политико-философских построений Толстого и Аксакова, которые будут рассмотрены далее.

Современные авторы этой проблеме уделяют мало внимания, из историков «новой» России мысль об анархизме славянофилов отстаивает Попов А.А. Идеалом А.С. Хомякова он называет безгосударственное братство народов [11]. Выводы, к которым приходит этот автор интересны, поэтому те идейные ходы, которые есть в его статье будут далее использованы и дополнены в данной статье.

К сожалению, у большей части исследователей, причисляющих славянофилов к анархизму есть проблемы в аргументации. Все они постулируют анархичность взглядов славянофилов, но никто из них не пытается аргументированно это доказать, что конечно же открывает широкий простор для критики.

II

Начиная с советского времени в историографии общим местом является интерпретация славянофильской идеологии как либеральной. Определение славянофилов как либералов идёт от П.Б. Струве. В своём сочинении «Б. Чичерин и его обращение к прошлому», он противопоставляет юридическому позитивизму Чичерина концепцию естественных прав Ивана Аксакова [15, с. 93]. Наиболее чётко и последовательно эта точка зрения изложена в работе Н.И. Цимбаева [20]. Сейчас в центре внимания находится националистический аспект славянофильской идеологии [16]. И, если вторая интерпретация мне кажется интересной и заслуживающей внимания, то от первой, от понимания славянофилов как либералов, на мой взгляд, необходимо отказаться.

Славянофилы не являются либералами главным образом потому, что у них нет риторики индивидуальных прав и свобод. Для либерализма существенно и необходимо отношение к обществу как к собранию индивидов, наделённых определёнными правами. Такого подхода мы не найдём у славянофилов. Как писал А. Валицкий: ««Архаический либерализм» К. Аксакова был либерализмом разве что в самом общем, туманном смысле этого слова; с либерализмом как исторически определенным общественным мировоззрением, мировоззрением буржуазным, он, в сущности, не имел ничего общего» [20, с. 305]. Единственное похожее на либеральную риторику в текстах славянофилов вычислил Струве. В разделении на «землю» и «государство» он видел типично либеральную идею прав личности. Но это разграничение скорее говорит в пользу анархичности мысли нежели в пользу либеральности, о чём я скажу позднее. Но даже если это так, то этого недостаточно чтобы назвать их либералами. То видение человека и его природы, отношение к личности и её правам никак не выдаёт в них либералов.

Н.И. Цимбаев понимает что славянофилов сложно назвать философскими либералами, поэтому его аргументация строится на следующем предположении: «Политическая программа славянофилов, освобождённая от связи с идеальной, неприложимой к реальной действительности историко-философской схемой, от исторических домыслов и произвольных ссылок на своеобразно понимаемые факты русской истории, приобретает сходство с политической программой западников, и их сравнение приводит к верному выводу о близости, а в области практических действий – о тождественности этих двух направлений раннего российского либерализма» [20, с. 117]. Цимбаев предлагает не смотреть на философские позиции славянофилов, а смотреть на те действия и те реформы за которые они выступали в конкретных исторических условиях. Тогда, согласно Цимбаеву, либеральность славянофилов становится очевидной. При таком ходе мысли возражение Валицкого, упомянутое мной ранее, теряет свою силу. Но, даже при этом, мне не кажется интерпретация Цимбаева уместной. Пользуясь таким ходом рассуждений, Эдмунда Бёрка или Майкла Оукшотта можно назвать либералами, а не консерваторами, потому что в конкретных исторических условиях, они выступали за либеральные преобразования. Этот контрпример отчётливо показывает, что либерализм нельзя приписать людям, основываясь на том, что они выступают за определённую политику. Для либерализма характерно определённое видение общества, индивидов и их прав, видение никак не сопоставимое с славянофильским.

Продолжая эту линию Цимбаев пишет: «В трудных условиях николаевского царствования, славянофилы были хранителями либеральной традиции русского общественного движения, славянофильский кружок играл роль общественно-политической оппозиции правительству» [20, с. 122]. «В целом отношение властей служит важным показателем общественной позиции кружка московских славянофилов. В 1840-1860-е годы в глазах правительства славянофилы были выразителями либеральных общественных настроений, представителями либеральной оппозиции» [20, с. 135]. То есть негативное отношение властей к славянофилам и их оппозиционность для Цимбаева означают либеральность. Но при этом он сам пишет, что именно как анархисты воспринимались московские славянофилы Петербургским правительством [20, с. 124]. Его же собственный аргумент говорит против него. Если мы пытаемся оценить позицию славянофилов исходя из того как их понимали в правительственных кругах (что, на мой взгляд, само по себе не имеет смысла), это приводит нас к пониманию их как анархистов, а не либералов.

Мне кажется, Цимбаев видит эти проблемы, ведь сам признаёт противоречие некоторых положений славянофильства с классическим либерализмом, но не желая расставаться со своей интерпретацией пишет следующее: «Не надо забывать, что либеральные убеждения славянофилов возникали на почве крепостных отношений николаевской России. Их своеобразие было исторически неизбежным» [20, с. 170]. Постулируя это, он внедряет в свою интерпретацию гипотезу ad hoc. Всякий раз, когда факты не будут удовлетворять его концепции, он может отослать к «самобытности», тем самым «решив» проблему. Такой подход является контрпродуктивным, и во многом ненаучным. Интерпретация Н.И. Цимбаева становиться логически неопровержимой, потому что всегда остаётся место для ad hoc аргумента, когда на любое возражение можно ответить так называемым «своеобразием».

Критикуя точку зрения, согласно которой славянофилы являются либералами, стоит сделать ещё несколько замечаний. Во-первых, уделение большого внимания образованию и нравственному воспитанию народа отдаляет их от либеральной традиции, и отсылает нас скорее к античным произведениям о политике. Во-вторых, для славянофилов не свойственно типичное либеральное разделение на благо и справедливость. «Земля», а не «государство» в большей степени определяет то, как живёт человек. Не государственная «справедливость», а «благо», связанное с определёнными практиками (по большей части бытия крестьянином), определяет публичные отношения. В философском споре XXв между либералами и коммунитаристами [13, с. 219-248] славянофилы заняли бы вторую позицию. В-третьих, разделение на «землю» и «волю», в чём, собственно, Струве и разглядел славянофильский либерализм, не способствует освобождению личности, а скорее наоборот, способствует слиянию личности с «землёй», что противоречит основному эмансипаторному пафосу либерализма.

III

Переходя непосредственно к теме статьи, нужно сделать несколько замечаний. Во-первых, анализ будет сосредоточен не на всём славянофильстве, формат статьи не позволяет этого сделать, а только на старых (ранних) славянофилах. Разбирая анархический элемент славянофильской идеологии, основной акцент будет сделан на сочинениях К. Аксакова, поэтому многие утверждения, сделанные в этой статье, могут быть ложными применимо ко всему славянофильству в целом. Во-вторых, содержание этой статьи не является подтверждением того, что К. Аксакова можно назвать анархистом в полном смысле этого слова (вообще не очень понятно, что это такое), что его можно назвать «отцом анархизма», как мы называем Годвина, Прудона, Бакунина и т.д. Предполагается, что в его политической философии есть значимый анархический элемент, невнимание к которому удаляет нас от её правильного понимания. В-третьих, под анархизмом в данной статье понимается следующее: «социальное учение и идейное течение, которое выступает за создание общества, основанного на началах свободы личности и самоуправления сообществ, без государственности, понимаемой как центральная, отчужденная от населения власть» [23, с. 166]. Очевидно, что это определение (как и любое другое) не охватывает всех тонкостей анархической мысли, ведь как точно заметил Макс Неттлау: «Может ли кто-то претендовать на то, что все эти (Штирнер, Годвин, Кропоткин , Бакунин, Прудон и т.д.) последователи анархизма сходятся на какой-нибудь одной доктрине? Очевидно –нет» [8, с. 166]. Но для начала мы возьмём его и в последствии расширим и дополним.

Начнём с того, что кратко опишем политическую философию К.С. Аксакова. Он делит Россию на две части: «землю» и «государство», то есть на народ и правительство. «Не желая государствовать, народ предоставляет правительству неограниченную власть государственную» [12, с. 78]. Такой неограниченной властью может быть только монархия. Народ при такой власти находится в состоянии полной свободы, но, что важно, свободы не политической (то есть внешней), а нравственной (внутренней свободы). Идеальное состояние между этими двумя началами (не совсем корректно называть «землю» и государство» началами, т.к. начало там только одно –это «земля», и правительство существует для неё, а не наоборот) следующее: «Правительству - неограниченная власть государственная; народу – полная свобода нравственная, свобода жизни и дуxa. Правительству – право действия и следовательно закона; Народу – право мнения и следовательно слова. Вот единственный, существенно жизненный совет для России в настоящее время» [12, с. 79]. Из этих посылок, растёт вся остальная теория.

Идеи К.С. Аксакова были анархическими в первую очередь из-за его негативного отношения к правительству. Разделяя всю Россию на «землю» и «государство», он сам отдаёт предпочтение первому, считая что все беды в России «от непонимания потребностей духа народного и от препятствия этим потребностям» [12, с. 56], которые совершаются государством. Поэтому единственно правильное состоянием земли и государства «есть отношение взаимного невмешательства» [12, с. 63]. Такое представление вполне коррелирует с классически анархистским, Макс Неттлау в своём эссе «Власть и свобода и их вековечная борьба», выделяет свободу и власть (что по смыслу очень похоже на землю и государство) и заявляет, что «между ними примирение и союз невозможны. Возможно только сожительство, рядом друг с другом, на принципе невмешательства, нарушаемое временами переменной борьбой» [8, с. 170]. Аксаков бы вполне подписался под этими словами.

Но здесь можно резонно возразить, что анархизм, согласно тому определению, которое приводится выше, выступает за безгосударственное общество, в то время как К. Аксаков считает монархию должным устройством. Такое возражение предлагал Н. И. Цимбаев: «Без «государства» теория теряет смысл» [20, с. 120].

Однако, это очень распространённое и поверхностное представление об анархических взглядах. Во-первых, несмотря на то, что «государство действительно воспринимается анархистами как зло, это не значит, что анархисты предлагают немедленно обходиться без власти» [23, с. 18]. Для анархической мысли очевидно, что государственные функции должны осуществляться и в идеальном обществе, более того существование иерархии и подчинения никак не противоречит анархистской утопии. «В частности, с точки зрения Бакунина вовсе не любая система координации (даже иерархическая) является государством. Если это союз союзов, где полномочия и позиция передаются снизу, то с точки зрения классических анархистских теорий Прудона и Бакунина говорить о государстве не приходится» [23, с. 141].

Но что мы видим у К. Аксакова? Свои полномочия государство (монарх) получает снизу, «земля» делегирует государству полномочия на добровольной основе. Государство в России, согласно К.С. Аксакову, не является (по крайней мере исторически не являлось) аппаратом насилия, т.к. его появление было вызвано добровольной волей народа. Конечно же Бакунин не разделял историософскую концепцию К.С. Аксакова, но такая ситуация, при которой властные структуры существуют добровольно относительно людей, над которыми они властвуют, для Бакунина вообще не является государственной. К.С. Аксаков считает, что государство легитимно только тогда, когда оно появилось в результате добровольного акта и впоследствии не вмешивалось в дела «земли», для Бакунина такое состояние дел и есть анархия. Интересно, что Бакунин это понимал, в своих письмах он писал об К.С. Аксакове, называя его «врагом петербургского государства и вообще государственности», признаваясь, что «в этом отношении он даже опередил нас [анархистов]» [10, с. 310]. Описывая одно явление Аксаков и Бакунин просто используют разную терминологию, но что важно, суть остаётся единой.

Критикуя Эдмунда Бёрка за его понимание французской революции, Уильям Годвин, один из основателей анархизма, обратил внимание на его ошибку [26, p. 146]. Бёрк путает общество и государство, приравнивая одно к другому. Он объединяет нормы общества и нормы государства. Хотя это очевидно не так, государственные законы могут очень сильно противоречить естественно сложившимся нормам и порядкам общества. Это очень хорошо понимали славянофилы, и возможно лучше всех, рассматриваемый нами, К. Аксаков. Нормы «земли» важнее государственных законов, суть правительственных институтов в том, чтобы не нарушать порядок, принятый народом. И хотя Анджей Валицкий связывает разделение на «землю» и «государство» с немецким консерватизмом [5, с. 304] очевидно, насколько это разделение укоренено в анархической традиции.
С анархистами К.С. Аксакова также роднит, вытекающее из предыдущего пункта, одобрение народного самоуправления. «Мания регулирования всего на свете, наведения повсюду «порядка» убийственна для всего живого, ибо с бюрократической точки зрения сама «жизнь есть беспорядок». Пусть же каждый мир сам устраивает свое правосудие; безразлично, передаст ли он судебную власть выборным судьям или же старикам – никто не должен в это вмешиваться» [5, с. 326].

Бакунин в сочинении «Наша программа» пишет: «Вся будущая политическая организация должна быть не чем другим, как свободной федерацией вольных рабочих, как земледельческих, так и фабрично-ремесленных артелей (ассоциаций)» [18, с. 402].

Очевидным образом Бакунин формулирует политическую программу более радикально, нежели К. Аксаков, с этим никто не спорит, но логика, которая стоит за выводом у них одинаковая. Отдать народу больше власти, позволить ему развиваться так как он хочет сам, то есть уменьшить на него влияние, в первую очередь, со стороны государства, но также и со стороны других властных структур. Анджей Валицкий верно подметил это указав на антидворянский аспект славянофильской идеологии [5, с. 320].

Также одинаковая логика стоит за тем как они (Бакунин и Аксаков) выводят наилучшую публичную организацию. Они оба укореняют свои взгляды в воззрениях народа. Аксаков пишет: «Русский народ есть народ не государственный, т.е. не стремящийся к государственной власти, не желающий для себя политических прав, не имеющий в себе даже зародыша народного властолюбия» [12, с. 54]. Бакунин одной из черт русского народа называет квазиабсолютную автономию, «общинное самоуправление и вследствие того решительно враждебное отношение общины к государству» [18, с. 407]. Они против государства, потому что народ против. Народная воля лежит в основе их убеждений

Более того, они не просто основывают и обосновывают свои взгляды убеждениями народа, они не считают возможным другие обоснования. Так Бакунин пишет: «Для предупреждения недоразумений считаем, однако, необходимым заметить, что то, что мы называем идеалом народа, ничего не имеет подобного с теми политически-социальными схемами, формулами и теориями, выработанными помимо народной жизни, досугом буржуазных ученых или полуученых и предлагаемыми милостиво невежественной народной толпе, как необходимое условие их будущего устройства. Мы не имеем ни малейшей веры в эти теории, и самые лучшие из них кажутся нам прокрустовыми кроватями, слишком узкими для того, чтобы охватить могучее и широкое раздолье народной жизни» [18, с. 402]. Дух Аксаковской мыли пропитан такими же идеями.

И в этом смысле анархизм Аксакова и Бакунина национальный. Недаром Бердяев отмечал, что в анархизме Бакунина «был сильный славянофильский элемент» [3, с. 148]. Национализм не противоречит анархизму как писал Макс Неттлау [8, с. 221-241]. Хотя бы просто потому, что один из «отцов анархизма» был националистом.

Перед тем как перейти к следующему пункту, необходимо отметить следующие важные вещи. Очевидно, что понимание народа и его «духа» Аксаковым и Бакуниным далеко от реальности, они приписывают народу те убеждения, которые сами бы хотели в нём видеть. Но также очевидно, что в этом вопросе Бакунин выступает большим реалистом нежели славянофил. Понимание природы народа, предложенное Бакуниным гораздо более сложное, комплексное, честное, и в целом, отражает реальность куда сильнее. Он видит недостатки народа, называет гораздо больше его характерных качеств, Аксаков лишён всего этого. Складывается ощущение, что Бакунин был гораздо ближе к народной жизни, чем похожий на персиянина, в попытках подражания русскому народу, Аксаков [6, с. 148].

Продолжая эту линию, важно отметить, что анархизм очень тесно сопряжён с желанием уменьшения влияния политики на жизнь людей. Под политикой в данном случае понимается не любая публичная деятельность людей (как это часто трактуется сейчас), а конкретно работа государственных институтов и учреждений. Анархисты хотят заменить политическое устройство социальным. Отсюда следует неприятие анархистами не только этатистских и тиранических правлений, но демократических, либеральных государств (Бакунин испытывал определённый пиетет перед конфедеративным устройством США и Швейцарии, но после 1873 года отказывается и от него [23, с. 190]), которые также способствуют влиянию политики на жизнь людей и общин. Но точно такая же логика стоит за монархизмом К.С. Аксакова. Желание отдать власть царю, связана не с желанием подчинить всё политике, а наоборот, с желанием от этой политики отказаться. «Отделив от себя правление государственное, народ Русский оставил себе общественную жизнь и поручил государству давать ему (народу) возможность жить этою общественною жизнью. Не желая править, народ наш желает жить, разумеется, не в одном животном смысле, а в смысле человеческом. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, народной жизни внутри себя» [12, с. 57].

Неприятие революции Аксаковым также связано именно с этим. Революция для него – это действие политическое, а политика и государство чужды русскому народу, поэтому революция в России невозможна, но помимо этого, революция аморальна, т.к. политика сама по себе зло, а революция— это форма политического высказывания. Один хочет провести революцию тем самым сократив, а точнее уничтожив сферу политики (заметим, что когда Бакунин говорит о революции, он говорит о социальной, а не о политической революции), другой предлагает отдать все политические заботы монарху для того чтобы «земля» ими не занималась, тем самым также избавиться от политической жизни. Более того во время созыва земского собора в теории Аксакова государство «исчезает» [9, с. 152]. То есть влияние народа на правительство является не политическим, а социальным. Народ в их утопиях абсолютно отделён от политики. Повторюсь – отделён от политики не значит, что он сам собой не управляет, напротив состояние вне политики – это состояние полной свободы и самоуправления. В этом смысле, их идеалы не являются противоположными.

Показателен момент их отношения к призванию варягов. Оба они «норманисты», т.к. считают, что государственность явление чуждое русским. Но при этом Бакунин считает, что «славяне сами по себе не создали бы государства и на этом была основана его вера в миссию славянства. Государственность для Бакунина есть прежде всего немецкое влияние» [2, с. 55]. Он видит в создании государства акт насилия. В то же время Аксаков пишет, что в истории имело место «добровольное призвание чужой государственной власти в лице варягов, Рюрика с братьями» [12, с. 54]. Таким образом, основываясь на одних моральных посылках (власть – плохо; русский народ – негосударственный), они делают разные моральные выводы, из-за разной интерпретации исторических событий. И это является причиной дальнейших расхождений в политической программе. То есть различие в их взглядах находится не на уровне ценностей (что во многом первостепенно для идеологии), а на уровне понимания фактов исторической действительности. Они согласны в нормативном плане, но расходятся в дескрипции.

После того как произойдут описанные изменения (когда сфера политики уйдёт из жизни обычных людей), начнётся нравственное возрождение народа. Несмотря на укоренение взглядов в народе, они не считали его идеальным, и Аксаков и Бакунин оставляли место для развития народа. Это была «утопическая вера Аксакова в возможность быстрого и радикального нравственного возрождения, как только государство перестанет угнетать «землю» и позволит ей жить по внутренней правде» [5, с. 304], а «Бакунин видит в революции самой по себе предпосылку для стремительного культурного развития народа. Он считает, что разрушение государственности и ликвидация правящей имущественной элиты (кстати, отметим, тесно связанной с элитой культурной) даст преимущество «духовной стороне жизни» [23, с. 202]. Очевидно, что цели, методы и траектория движения у них разные. Но их связывает убеждение в том, что с уменьшением государственного насилия творческие силы народа воспрянут и будут развиваться.

Но какого рода анархизм исповедовал К.С. Аксаков? Ранее в статье внимание на этом не заострялось, но теперь следует отметить, что его политические взгляды проистекали из религиозных. Анархизм славянофилов христианский по своей сути. Бакунин был совершенно не прав, когда писал в своём эссе «Бог и государство», что идея Бога несовместима с идеями анархизма. Он видимо не понимал насколько сами его взгляды были взращены и обусловлены христианством. И, хотя действительно большая часть социалистов была атеистами, верно заметил Бердяев: «У Св. Василия Великого, и особенно у Св. Иоанна Златоуста, можно встретить такие резкие суждения о социальной неправде, связанной с богатством и собственностью, что перед ними бледнеют Прудон и Маркс» [2, с. 139-140]. Учение Христа пропитано революционными практиками и стремлением к социальной справедливости. Британский историк литературы Терри Иглтон писал, что Христос «ожидал, что эту власть скоро сметет форма существования, более совершенная в своей справедливости, мире, товариществе и духовном богатстве, чем всё что могли вообразить Ленин и Троцкий» [7, с. 53] Христианская этика заставила признать Аксакова, что государство – это зло, и сделать ставку на народную жизнь.

IV

Для завершения рассмотрения вопроса об анархической составляющей взглядов К.С. Аксакова следует поднять ещё одну тему. Какое влияние мысль славянофилов оказала на анархизм? Очевидным образом все основополагающие труды русского анархизма были написаны после Аксаковских сочинений. Также очевидно, что Бакунин, Герцен и т.д. были знакомы с Аксаковым лично и с его трудами. Но также важно заметить, что показать схожесть идей и их хронологическую последовательность недостаточно для доказательства влияния.

Продолжая христианскую линию, стоит упомянуть сопоставление Анджея Валицкого теории Аксакова со взглядами Л.Н. Толстого. Он писал: «Прежде всего бросается в глаза сходство анархических элементов идеологий Аксакова и Толстого [5, с. 331]. Валицкий пытается реконструировать теорию «непротивления злу насилием», которую мы связываем с именем Льва Толстого, во взглядах Аксакова. Он ссылается на рапорт цензора по поводу неопубликованной статьи Константина Сергеевича «Несколько замечаний о взаимном отношении добра и зла». Там, судя по всему, Аксаков указывает на силу свободного убеждения, которое гораздо эффективнее насилия, и приходит к выводу, что насилие не нужно. Похожую линию аргументации он уже проводил в «Записке «о внутреннем состоянии России», когда защищал свободу слова. В том числе отсюда вытекает славянофильская антиреволюционность. Неприятие революции связано не только с тем, о чём было упомянуто в предыдущей части, но и с христианской этикой. Антиреволюционность не делает Аксакова меньшим анархистом, она ставит его в другой ряд.

Также А. Валицкий писал, что отношение между народниками (которые по большей части являются продуктом анархической мысли, за исключением П.Н. Ткачёва, да и он видел финальную цель в обществе без государства) и славянофилами, напоминает отношения Э. Бёрка и У.Коббета [5, с. 676]. Бёрк в этой аналогии выполняет роль славянофила, а Коббет – народника. Несмотря на то, что было показано, что взгляды Бёрка противоречат взглядам славянофилов, в предложенном Валицким сравнении есть определённый смысл. Слово «напоминает» здесь ключевое, как и любая аналогия она не является точной, но позволяет прояснить и уточнить некоторые моменты. Одним из таких моментов является отношение к революции и террору. С одной стороны, народники не брезговали террором, в массовом сознании цареубийство –это, пожалуй, единственное с чем ассоциируется данное движение. И это в какой-то мере действительно разводит народников и славянофилов по разным углам.

Но, как Бёрк и Коббет, они представляют собой традицию критики нового индустриально-капиталистического общества, и в этом они едины. Более того, взгляды народовольцев и славянофилов относительно террора очень напоминают взгляды Коббета. «Он [Коббет] не хотел насилия, но ожидал сопротивления. Он ожидал и наблюдал с сочувствием все те усилия трудящихся бедняков в попытке улучшить своё положение своими собственными действиями» (перевод автора. Оригинальная цитата: «He did not want violence, but he expected resistance. He expected, and watched with sympathy, all the efforts of the labouring poor to improve their conditions by their own action». [30, p. 17]).

Н.А. Троицкий в статье «За что я люблю народовольцев» писал, что все народники (за редким исключением) относились к террору отрицательно. Они воспринимали его как вынужденную меру сопротивления. Для Коббета и для народников террор является вынужденным следствием, единственно возможной реакцией на плохую государственную политику. Показателен момент, когда народники заявили протест против убийства Дж. Гарфилда, президента США, т.к. на их взгляд там была возможна честная борьба.

Более удивительно, что события первого марта, вызвали у Л.Н. Толстого, противника всякого насилия, понимание революционеров, в 1899 г. он заявил «Как же после этого не быть 1-му марта» [17, с. 308], понимая под «этим» репрессии со стороны государства. Мне кажется, что такой же точки зрения придерживался бы К.С. Аксаков, если бы дожил до тех времён. Ещё в 1855г. он писал: «Как скоро правительство отнимает постоянно внутреннюю, общественную свободу народа, оно заставит, наконец, искать свободы внешней, политической» [12, с. 70]. Не чуждо такое понимание было и другим славянофилам, например, А.С. Хомякову, который, как и К. Аксаков считал, что революция это итог предшествующего беззаконья [19, с. 115].

Оправдывать террор в определённых исторических условиях и относиться к нему хорошо – не одно и то же. Можно не принимать террор как принцип, но считать его неизбежным. И именно такой была позиция большей части народников и славянофилов. Террор народовольцев никак не противоречит Аксаковской антиреволюционности.

Конечно, всё это никак не доказывает преемственность мысли, но говорит нам о том, что в какой-то степени и народники и славянофилы пользовались одним понятийным аппаратом, одним политическим языком, когда-то сформулированным Аксаковым и Хомяковым.

Если переходить непосредственно к влиянию, то из анархистов, из левой мысли наибольшему подвергся, конечно же, А.И. Герцен. Считается, что Герцен прародитель народничества, в том смысле, что его труды сделали акцент на народе(крестьянстве) как на субъекте. Но здесь опять прав был Бердяев, который определил славянофилов как первый этап народнической мысли [22, с. 7]. Действительно, через Герцена славянофилы буквально создали народническую идею. Они первые обратили внимание на народ, на общину, как на самоуправляющеюся структуру отдельную от государства. Это понимание общины впоследствии использовалось народниками, в их теориях о переходе к социализму, минуя капитализм.

Славянофилы первыми начали критиковать капитализм и буржуазную Европу, что положительно оценивал Герцен и что в немалой степени повлияло на него самого. «Теория «русского социализма» сыграла роль моста, соединившего образованное дворянство николаевской эпохи – среду, к которой принадлежали как Герцен, так и славянофилы, – с интеллигентами-разночинцами второй половины столетия» – писал А. Валицкий, называя это чистым примером связи между славянофилами и народниками [5, с. 676].

Экономическая мысль народников также напрямую зависела от экономической мысли славянофилов. Эту генеалогию впервые показал П.Б. Струве в своей книге «Критические заметки по вопросу экономического развития России» [14].

В этой связи, также нужно отметить влияние конкретно Аксакова на народническую публицистику Щапова и Елесеева [5, с. 328-331].

V

Основываясь на вышеизложенном, можно утверждать, что через Герцена идеи славянофилов повлияли на левую и анархическую мысль не меньше чем на консервативную. Более того, изначальные интенции «старших славянофилов» и, в частности, К.С. Аксакова, лучше сохранились в трудах анархистов и народников нежели в консервативных сочинениях второй половины XIXв.

И.С. Аксаков, К.П. Победоносцев, М.Н. Катков, Н.Я. Данилевский, К.Н. Леонтьев и т.д., все они видели и искали в государстве спасение, полагаясь на него гораздо больше чем К.С. Аксаков или кто-либо из ранних славянофилов.

Несмотря на все очевидные различия, которые есть между К.С. Аксаковым и «отцами анархизма», причисление его к этой славной традиции пусть и отчасти, является оправданным и аргументированным. Хотя дать единственное определение анархизма, покрывающее всю историю развития этой мысли сложно, но, как минимум, можно отметить, что анархизм подразумевает некоторые интуиции. Недоверие власти; опора на социальное, а не политическое взаимодействие людей; стремление к свободе; поощрение децентрализации; отрицание возможности использования государственного насилия для построения нового общества. Все эти интенции присутствуют в сочинениях К.С. Аксакова, что было продемонстрировано в этой статье.

Анархическое ядро во взглядах Аксакова значительно, и его изучение, возможно, откроет заново славянофильскую идеологию. Надеюсь, данная работа послужит одной из ступенек на пути к тому, чтобы посмотреть на знакомые нам идеи по-новому. Называть К.С. Аксакова анархистом — не значит сделать нормативный вывод, это не подразумевает внесение дополнительных смыслов в его труды, чтобы оправдать или наоборот раскритиковать какую-либо идеологию, будь то анархизм или консерватизм. Данная статья обозначает проблематику определения политических взглядов К.С. Аксакова для их лучшего понимания и для более точного определения его позиции в истории русской мысли.

Slavophilism and anarchism. K.S. Aksakov as an anarchist theorist

Baranov I.O.
bachelor of 3 course of the Moscow City University, Moscow

Research supervisor:
Kuprin Dmitry Olegovich,
Associate Professor of the Department of the Russian history of the Institute of humanitarian science of the Moscow City University, Moscow, Candidate of historical science, Associate Professor

Annotation. The article presents an analysis of the positions of Slavophiles and anarchists. In particular, the author compares the attitude of Konstantin Aksakov and Mikhail Bakunin to the state. Arguments are given in favor of the fact that there is an important anarchic core in the ideology of the Slavophils. Based on the analysis, conclusions are drawn that the basic premises of anarchists and Slavophiles are the same: both ideologies have a negative attitude to the state; belief in the self-organization of the people; philosophical positions are based on the views of the people themselves.
Keywords: political thought of the slavophiles, liberalism of the slavophiles, anarchism of the slavophiles, populists and slavophiles.

1. Бердяев, Н.А. Алексей Степанович Хомяков / Николай Бердяев. М.: Путь, 1912. - VIII, 250 с.: портр. (Русские мыслители).
2. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. Репринтное воспроизведение издания YMCA-PRESS, 1955г. М.: Наука, 1990. 224 с.
3. Бердяев Н.А. Русская идея / Сост., вступ. ст. и примеч. М.А. Блюменкранца; Худож.-оформитель Б.Ф. Бублик. Харьков: Фолио; М.: ООО «Издательство АСТ», 2002. 624 с. (Вершины человеческой мысли).
4. Бродский Николай Леонтьевич. Ранние славянофилы: А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, К.С. и И.С. Аксаковы / Составил Н.Л. Бродский. М.: тип. т-ва И.Д. Сытина, 1910. LXV, [1], 206 c. (Историко-литературная библиотека; вып. 5).
5. Валицкий А. В кругу консервативной утопии. Структура и метаморфозы русского славянофильства Анджей Валицкий; пер. с польск. К. Душенко. М.: Новое литературное обозрение, 2019. 704 с. (Серия Historia Rossica).
6. Герцен А.И. Собр. соч. Т. 9. 354 с.
7. Иглтон Т. Был ли Иисус революционером? М.: Свободное марксистское издательство, 2009. 64 c.
8. Неттлау М. Очерки по истории анархических идей и статьи по разным социальным вопросам. Детройт. 1951. 397 с
9. Очерк русской философии истории. Антология. М., 1996. 313 c.
10. Письма М.А. Бакунина к А.И. Герцену и Н.П, Ограрёву. СПб., 1906. 456 с.
11. Попов А.А. Социально-политические воззрения А.С. Хомякова // СПН. 1992. №4-5. с. 71-78.
12. Русская социально-политическая мысль. 1850-1860-е годы: Хрестоматия / Cост: И.Ю. Демин, А.А. Ширинянц; подг. текстов: А.В. Мырикова, А.М. Репьева; под ред. А.А. Ширинянца. М.: Издательство Московского университета, 2012. 896 с. (Библиотека факультета политологии МГУ).
13. Современный либерализм: Ролз, Бёрлин, Дворкин, Кимлика, Сэндел, Тейлор, Уолдрон. Перев. С англ. Л.Б. Макеевой. М.: Дом интеллектуальной книги, Прогресс-Традиция, 1998. 248 с.
14. Струве П. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России [1894]. Приложение: воспоминания, революционные и марксистские труды П. Б. Струве 1890-х гг. Новое собрание / Редактор-составитель М.А. Колеров. М.: Модест Колеров, 2020. 528 с. (Исследования по истории русской мысли. Т. 26)
15. Струве П.Б. На разные темы (1893-1901 гг.): Сборник статей. СПб.: Типография А. Е. Колпинского, 1902. 555 с.
16. Тесля. А. Первый русский национализм... и другие / Андрей Тесля. М.: Издательство «Европа», 2014. 280 с.
17. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 90. М., 1958. 474 с.
18. Утопический социализм в России: Хрестоматия / А.И. Володин, Б.М. Шахматов; Общ. ред. А. И. Володина. М.: Политиздат, 1985. 590 с.
19. Хомяков А.С. Полное собр. соч. М., 1904. Т.5. 588 с.
20. Цимбаев Н.И. Славянофильство (из истории русской общественно-политической мысли XIX века). М.: Изд-во Моск. Ун-та. 1986. 274 с.
21. Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч., т. 14. 898 с.
22. Широкова, М.А. Философско-политическая концепция ранних славянофилов [Текст]: монография / М.А. Широкова. Барнаул, 2012. 122 с.
23. Шубин А. В. Социализм. «Золотой век» теории. М.: НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ, 2007. 744 с.
24. Christoff P. An introduction to Nineteenth-Century Russian Slavophilism. A study of ideas. San-Francisco State College. Mouton, 1961. 301 pages.
25. Gleason A. European and Muscovite: Ivan Kireevsky and the origins of Slavofilism. Cambridge, 1972. 376 pages.
26. Macintyre A. A short history of ethics a history of moral philosophy from the Homeric age to the twentieth century. Second edition. London. 1998. 201 pages.
27. Riasanovsky N. Russia and the west in the teaching of the slavophiles. A study of romantic ideology. Cambridge, 1952. 244 pages.
28. Riasanovsky N. V. A History of Russia. 8th Ed. Oxford: Oxford University Press, 2011. 710 psges.
29. Thaden E. Conservative Nationalism in Nineteenth-Century Russia. University of Washington Press. Seattle, 1964. 280 pages.
30. Williams R. Culture and Society 1780-1950. New York, 1958. 382 pages.

1. Berdyaev, N.A. Alexey Stepanovich Khomyakov/Nikolai Berdyaev. M.: Way, 1912. VIII, 250 pages: porter. (Russian thinkers).
2. Berdyaev N.A. Origins and the meaning of Russian communism. Reprint of YMCA-PRESS, 1950 M.: Science, 1990. 224 pages.
3. Berdyaev N.A. Russian idea/Comp., introduction. Art. And an example. M.A. Blumencrantz; Artist-former B.F. Bagel. Kharkov: Folio; M.: Publishing House AST LLC, 2002. 624 pages. (Peaks of human thought).
4. Brodsky Nikolai Leontyevich. Early Slavophiles: A.S. Khomyakov, I.V. Kireevsky, K.S. and I.S. Aksakov / Compiled by N.L. Brodsky. M.: Type. t-va I.D. Sytin, 1910. - LXV, [1], 206 pages. (Historical and literary library; issue 5).
5. Valitsky A. In the circle of conservative utopia. Structure and metamorphoses of Russian Slavophilism Andrzej Valitsky; Per. from Polish. K. Dushenko. M.: New Literary Review, 2019. 704 pages. (Series Historia Rossica).
6. Herzen A.I. Sobr. соч. T. 9. 354 pages
7. Eagleton T. Was Jesus a revolutionary? M.: Free Marxist Publishing House, 2009. 64 pages.
8. Nettlau M. Essays on the history of anarchist ideas and articles on various social issues. Detroit. 1951. 397 pages.
9. Essay on the Russian philosophy of history. Anthology. M., 1996. 313 c.
10. Letters from M.A. Bakunin to A.I. Herzen and N.P., Ograrov. St. Petersburg, 1906. 456 pages.
11. Popov A.A. Socio-political views of A.S. Khomyakova // SPN. 1992. №4-5. Page: 71-78.
12. Russian socio-political thought. 1850s-1860s: Khrestomatiya / Sost: I.Yu. Demin, A.A. Shirinyants; подг. texts: A.V. Myrikova, A.M. Repyev; edited by A.A. Shirinyantsa. M.: Publishing House of Moscow University, 2012. 896 pages. (Library of the Faculty of Political Science of Moscow State University).
13. Modern liberalism: Rolls, Burlin, Dworkin, Kimlica, Sandel, Taylor, Waldron. Perev. From English L.B. Makeeva. M.: Intellectual Book House, Progress-Tradition, 1998. 248 pages.
14. Struve P. Critical notes on the question of economic development of Russia [1894]. Appendix: memoirs, revolutionary and Marxist works of P. B. Struve of the 1890s. New collection/Editor-compiler M.A. Kolerov. M.: Modest Kolerov, 2020. 528 ages. (Research on the history of Russian thought. T. 26)
15. Struve P.B. On various topics (1893-1901): Collection of articles. St. Petersburg: Printing house of A. E. Kolpinsky, 1902. 555 pages.
16. Teslya. A. The first Russian nationalism... and others/Andrey Teslya. M.: Publishing house «Europe». 2014. 280 pages.
17. Tolstoy L.N. Poln. SOBR. соч. T. 90. M., 1958. 474 pages.
18. Utopian socialism in Russia: Khrestomatiya / A.I. Volodin, B.M. Shakhmatov; General. ed. A.I. Volodin. M.: Politizdat, 1985. 590 pages.
19. Khomyakov A.S. Full Cathedral. M., 1904. T.5. 588 pages.
20. Tsimbaev N.I. Slavanofilism (from the history of Russian socio-political thought of the XIX century). M.: Publishing House of Mosk. Un-ta. 1986. 274 pages.
21. Chernyshevsky N.G. Poln. SOBR. Op., vol. 14. 898 pages.
22. Shirokova, M.A. Philosophical and political concept of the early Slavophiles [Text]: monograph/M.A. Shirokova. Barnaul, 2012. 122 pages.
23. Shubin A.V. Socialism. «Golden Age” theory. M.: NEW LITERARY REVIEW, 2007. 744 pages.
24. Christoff P. An introduction to Nineteenth-Century Russian Slavophilism. A study of ideas. San-Francisco State College. Mouton, 1961. 301 pages.
25. Gleason A. European and Muscovite: Ivan Kireevsky and the origins of Slavofilism. Cambridge, 1972. 376 pages.
26. Macintyre A. A short history of ethics a history of moral philosophy from the Homeric age to the twentieth century. Second edition. London. 1998. 201 pages.
27. Riasanovsky N. Russia and the west in the teaching of the slavophiles. A study of romantic ideology. Cambridge, 1952. 244 pages.
28. Riasanovsky N. V. A History of Russia. 8th Ed. Oxford: Oxford University Press, 2011. 710 psges.
29. Thaden E. Conservative Nationalism in Nineteenth-Century Russia. University of Washington Press. Seattle, 1964. 280 pages.
30. Williams R. Culture and Society 1780-1950. New York, 1958. 382 pages.