Аннотация. Статья посвящена раскрытию символики мотива камня и «каменистой пустыни» в романе Л.Н. Толстого «Воскресение» и автобиографической повести А.В. Жигулина «Черные камни». Помимо общемифологического значения камня, рассматриваются новозаветные реминисценции в том и другом произведении. Центральное место отводится раскрытию значения отсылок к притче о «местах каменистых» (Мтф. 13:20-21).
Ключевые слова: «Воскресение» Л.Н. Толстого, «Черные камни» А.В. Жигулина, Новый Завет, «места каменистые», притча, мотив камня.
В знаменитом зачине романа Л.Н. Толстого «Воскресение» главную роль играет оппозиция «жизнь – смерть», с которой связан мотив камня. На первой же странице романа трижды (сакральное число) упоминаются репрезентанты мотива, противопоставленные образам весеннего воскресения природы. Люди «забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней», «дымили каменным углем», но «трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней», «березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья», «галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда» [6, с. 7].
Символический смысл этого зачина (противопоставление мертвечины живой жизни, вечное возвращение, реинкарнация) – это, как всегда в зачинах романов Толстого, программа всего произведения и предсказание финала.
В эпиграфе к роману евангельский стих: «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень» – (Ин. 8:7) объединяет тему камня (окаменения, смерти) с темой суда (осуждения). Таким образом, сопоставление одного из евангельских стихов, послужившего эпиграфом, с первыми строками романа и заглавием раскрывает одно из условий воскресения: воскресение возможно только при условии отказа от «каменистости», т.е. осуждения одного человека другим. О государственной службе в романе говорится, что она делает людей застрахованными от сострадания и жалости, «как камни от растительности» [6, с. 362]. Но система элементов заголовочного комплекса, конечно, смысловые связи «камня» и «воскресения» в романе Толстого не исчерпывает.
Противоположное камню (сердце не камень) свойство души – понимание и сострадание. Смысловой акцент в первых строках романа сделан на каменистости земли, почвы («забивали камнями землю», «каменный уголь», «плиты камней»), что отсылает к другим стихам Евангелия, притче о Сеятеле, где о семенах говорится: «Иное упало на места каменистые» (Мтф. 13:5). «Посеянное на каменистых местах означает того, кто слышит слово и тотчас с радостью принимает его; но не имеет в себе корня и непостоянен: когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняется» (Мтф. 13:20-21). Итак, мало понимания и сострадания, нужно еще и внимать Богу и не терять веры ни при каких обстоятельствах. Знаменитая характеристика Печорина Белинским, по-видимому, все же не содержит этот второй смысл, имея в виду только первый (открытость состраданию): «Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь, – и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви» [2, с. 263].
Для Толстого такая редукция евангельской притчи, разумеется, немыслима. Камни мостовой, урбанистический пейзаж в зачине «Воскресения» – это и локус, и символ. По каменной лестнице спускается Маслова из своей камеры, потом ее ведут в суд, и ей «больно было ступать по камням» [6, с. 10]. Новая Голгофа, новый Лифостротон; упоминается, что голубь «пролетел мимо самого уха арестантки, обдав ее ветром» [6, с. 10]: голубь как символ Святого Духа дополняет картину. Душа арестантки, которую ведут по каменистому пути к вечному Лифостротону, не окаменела, она способна услышать Слово и приобщить к воскресению другие души. Евангельские «места каменистые» оставались символом и в литературе ХХ в. Но в стихах Анны Ахматовой заметна инверсия евангельских смыслов: «И упало каменное слово на мою еще живую грудь» [1, с. 181]. Душа осталась живой, она еще не окаменела. Но Слово, т. е. Логос, заменен в «опустелом доме» (в мире, от которого отвернулся Бог) каменными словами. В автобиографической повести А.В. Жигулина «Черные камни», имеющей очень много сюжетных и мотивных перекличек с романом Толстого «Воскресение», символика «мест каменистых», восходящая к Евангелию, приобретает дополнительные обертоны.
Прежде чем перейти к анализу образа «каменистой пустыни», нужно напомнить очень важные обстоятельства, о которых рассказывает Жигулин. В воронежской внутренней тюрьме УМГБ его соседом по камере был священник Анохин (в повести он назван отцом Митрофаном Матвеевым). Жигулин пишет о нем:
«Удивительной духовной и нравственной силы был человек. Когда открывалась дверь в камеру и в дверях показывался надзиратель или дежурный офицер, он всегда осенял их крестным знамением со словами:
– Изыди, сатана проклятый!
Его, как и меня, часто били. Но он терпел побои мученически – читал во время избиения молитвы, – славил Господа. Какая это была чистая и светлая душа! <…>. За время – а время в тюрьме длинное-предлинное, – какое мы прожили в одной камере, он прочитал мне наизусть все Евангелие – по-церковнославянски и по-русски. И рассказал мне своими словами Ветхий Завет. Я же читал ему стихи или пересказывал что-нибудь прочитанное, особенно часто историческое. Этого человека словно сам Бог мне в камеру прислал» [3, с. 358-359]. В дневниковых записях Жигулина о подвижничестве Анохина сказано так: «Били его, бросали в мерзлый карцер на лед, на снег в одном белье. А он молился, пел хвалу Богу и торжествовал душою… А мучители бесились от своего бессилия. Ничего не могли сделать. Он стоял насмерть, как мученик, как подвижник» (цит. по: [4, с. 163]).
Таким образом, в тюрьме происходит как бы второе знакомство А.В. Жигулина с Евангелием. О первоначальных детских впечатлениях он писал в дневнике: «С детства я знал от матери лишь отрывки из Нового Завета – о Голгофе, как Христос нес крест, как его распяли, как кричали: «Распни его! Распни!». Мне было так жалко его, что я плакал. Мне было лет пять-шесть» (цит. по: [4, с. 163]). (Заметим, что о точно такой же реакции на услышанный в детстве рассказ о Голгофе Л.Н. Толстой пишет в автобиографическом незаконченном произведении «Записки сумасшедшего»).
Свой Лифостротон Жигулин встретил в тюрьмах и лагерях. Это и каменные мешки ледяных карцеров, и каменные штольни Бутугычага, около которых располагалось кладбище заключенных. Традиционный Лифостротон, или Гаввафа, – площадка в Иерусалиме, вымощенная каменными плитами, на которой не только судили (Понтий Пилат судил там Христа; Ин. 19:13), но иногда и казнили осужденных.
В повести «Черные камни» образ «каменистого места» – символ такой же емкий, как в литературе ХIХ в., но более трагический. Если в «Воскресении» городская мостовая, городские каменные здания – словом, урбанистический локус соответствует «местам каменистым», символический же смысл «каменистости» души вполне соотносится с евангельским, то в повести Жигулина «каменистой пустыней» назван не город, а кладбище лагерников. В главе «Кладбище в Бутугычаге» толстовская оппозиция «камня-смерти и растения-жизни» гиперболизируется до мрачной фантасмагории, причем самое ужасное в том, что читатель понимает: все это правда. «Вот там оно и расположено, это кладбище. А бедный лес – он гораздо ниже, в долинах и распадках, – был почти начисто сведен еще в 30-х годах. А там лиственница полутораметровой высоты и толщины у пня такой, что пальцами можно обхватить, растет около ста лет» [3, с. 451]. Это пишет с полным знанием дела не только бывший политзэк, но и специалист, инженер-лесотехник.
Сравним с эпическим зачином романа Толстого: «Как ни старались люди <…> изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней…» [6, с. 7]. Городской локус, в котором между камней пробивается жизнь, локус города, даже нелепого, даже города Глупова (М.Е. Салтыков-Щедрин), в литературе ассоциативно связан с внутренним миром человека, с душой (ср. «душевный город» в «Развязке «Ревизора» Гоголя). У Жигулина «места каменистые» – это уже не город и не опустелый дом, а лишь кладбище, пустыня, результат целенаправленных сатанинских стараний «начисто свести» любую жизнь. Образ каменистого антимира: «аккуратные» «ряды едва заметных продолговатых каменных бугорков», «гробы, поставленные на чуть-чуть расчищенную каменистую осыпь и обложенные камнями» [3, с. 451-452]. Причем «смертность в Бутугычаге была очень высокая» [3, с. 454], что и неудивительно в условиях уранового рудника, где люди ежедневно умирали от лучевой болезни.
Рассмотрим другие смысловые обертоны этого кладбищенского локуса. Называя кладбище заключенных «вечным мавзолеем», Жигулин говорит, что «вывезти это кладбище нельзя – египетская работа» [3, с. 452]. На почти постоянном сухом морозе тела мумифицируются и хорошо видны в разрушенных гробах (в камень закопать невозможно). Эти жуткие подробности отсылают не только к представлению о египетских мумиях, но и к ветхозаветному источнику фразеологизма «египетская работа»: «Египтяне с жестокостью принуждали сынов Израилевых к работам. И делали жизнь их горькою от тяжкой работы над глиною и кирпичами и от всякой работы полевой, от всякой работы, к которой принуждали их с жестокостью» (Исход. 1:13-14). Так образ каменистой пустыни объединяется с образом египетской работы, т.е. плена и рабства.
Орнитомотивы всегда были очень важны для Толстого. Как уже было сказано, в зачине «Воскресения» упоминаются птицы как символы возрождения и метафоры души (подробнее об орнитологической символике у Л.Н. Толстого и других русских писателей см. в коллективной монографии [5]). Символика детали (голуби, взлетающие вокруг Катюши) заставляет вспомнить балладу В.А. Жуковского «Светлана». У Жигулина в антимире Бутугычага нет не то что голубей, но вообще птиц. «Наверное, души погибших на Бутугычаге в каком-то смысле олицетворяются в бурундуках. И, наверное, поэтому эти милые зверьки так прекрасны, печальны, кротки, очень доверчивы и несчастны», – пишет Жигулин, завершая главу о каменистой пустыне. Далее финал приобретает стихотворную форму: «Я видел разные погосты…» [3, с. 454].
Итак, в «Воскресении» евангельская метафора «места каменистые» соседствует с такими метафорами души, как «птицы» и «город». Зеленые ростки пробиваются между камнями в городе как знак неуничтожимости жизни. В повести Жигулина «Черные камни» образ «каменистой пустыни», лишенной растительности и птиц, – символ плена и рабства, тотальной расправы не только над телами, но и над душами.
«Rocky places»: locus and symbol (based on the works of Lev Tolstoy and A.V. ZHigulin)
Nedzvetsky N.V.
undergraduate of 2 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Kalashnikov Sergey Borisovich
Associate Professor of the Department of the Russian Literature of the Institute of Humanities of the Moscow City University, PhD (Philology), Docent.
Annotation. The article is devoted to the disclosure of the symbolism of the motif of the stone and the «stony desert» in the novel by Leo Tolstoy «Resurrection» and the autobiographical story of A.V. Zhigulin «Black stones». In addition to the general mythological meaning of the stone, the New Testament reminiscences in both works are considered. The central place is given to revealing the meaning of references to the parable of «rocky places» (Matt. 13:20-21).
Keywords: Lev Tolstoy`s «Resurrection», A.V. Zhigulin`s «Black stones», New Testament, «rocky places», parable, stone motif.
- Ахматова А.А. Сочинения: В 2 т. / А.А. Ахматова. М.: Худож. литер., 1986. Т. 1. 511 с.
- Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т.. М.: АН СССР, 1954. Т. 4. 674 с.
- Жигулин А.В. Далекий колокол . Воронеж: Изд-во им. Е.А. Болховитинова, 2001. 696 с.
- Колобов В.В. Православная тематика в дневнике и творчестве А.В. Жигулина // Научный диалог. 2017. № 6. С. 158-169.
- Птица как образ, символ, концепт в литературе, культуре и языке: Коллективная монография / Отв. ред. А.И. Смирнова. М.: Книгодел, 2019. 504 с.
- Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т.. М.: Худож. литер., 1983. Т. 13. 494 с.
- Ahmatova A.A. Works. In 2 vol. Vol. 1. Moscow: Fiction literature, 1986. 511 pages.
- Belinskij V.G. Complete Set of Works: In 13 vol. Moscow: Academy of Sciences Publishing House, 1954. Vol. 4. 674 pages.
- ZHigulin A.V. The Distant Bell. Voronezh: E.A. Bolhovitinov Publishing House, 2001. 696 pages.
- Kolobov V.V. Orthodox themes in the diary and creativity of A.V. Zhigulin. // Scientific Dialogue. 2017. № 6. Page: 158–169.
- The bird as an image, symbol, concept in literature, culture and language: A collective monograph / Ed. by A.I. Smirnova. Moscow: Knigodel, 2019. 504 pages.
- Tolstoy L.N. Works: In 22 vol. Moscow: Fiction literature, 1983. Vol. 13. 494 pages.