Аннотация. Статья посвящена рассмотрению репрезентации таких аспектов лиминальности, как бездомность и глобальность в творчестве А.В. Иличевского. В ходе исследования показывается, что бездомность и глобальность являются особой формой выстраивания взаимоотношений героя с пространством и этносом, разрушающей представления о важности национальной самоидентификации, территориальной принадлежности и такого социального института, как государство, на смену которому приходят глобальные отношения.
Ключевые слова: Иличевский, лиминальность, бездомность, глобальность, локус, этнос.
В этой статье речь не будет идти о каком-либо локусе или этносе. Скорее, речь пойдет о ситуациях, когда герой не привязан к конкретному месту и не отягощен бременем национальной культуры. Ситуации, которые будут рассмотрены, в антропологии называются лиминальными, а репрезентация лиминальности, как мне кажется, одна из специфических черт творчества Александра Иличевского. В рамках этой статьи предлагается поговорить о таких аспектах лиминальности, как бездомность и глобальность в романах Иличевского «Матисс», «Орфики» и «Чертеж Ньютона».
«Каков бы ни был тип общества, жизнь конкретного человека обусловлена последовательными переходами от одного возраста к другому и от одного рода деятельности к другому. Там, где переход от одной деятельности к другой является жизненной вехой, он сопровождается особыми действиями» [1, с. 8-9], или обрядами перехода. К таким обрядам А. ван Геннеп причисляет обряды, связанные с инициацией, переходом от одного статуса к другому, брак, развод, рождение ребенка, путешествие, эмиграцию и т.д. Ван Геннеп выделял в таких обрядах три стадии: прелиминальную (открепления), лиминальную (пограничную) и постлиминальную (присоединения). Геннеп определяет лиминальность как промежуточную фазу обрядов перехода, находящуюся между обрядами отделения от прежнего мира и обрядами включения в новый мир [1, с. 24].
В. Тернера заинтересовала собственно лиминальная стадия в жизни человека и он посвятил ей много своих работ, где рассматривает лиминальность как промежуточное, сакральное, напряженное и вместе свободное от стереотипов состояние. Тернер выводит лиминальность за рамки обряда перехода. Представляя лиминальность как антиструктуру, Тернер видит в ней и разрушительный, и креативный потенциал. Это ситуации, когда человек получает возможность посмотреть на вещи с другой стороны и проявить свои творческие качества, что сопровождается обесцениванием общепринятых норм. Лиминальное существо, по его мнению, «ни то ни се», «нигде и повсюду». Оно двойственно, поскольку «проходит через ту область культуры, у которой очень мало или вовсе нет свойств прошлого или будущего состояния» [5, с. 168-169].
Вслед за Геннепом и Тернером Б. Томассен заговорил о возможности количественно измерить лиминальность. По его мнению, лиминальность может распространяться не только на отдельного индивида или малые группы, но и на цивилизации, например, во время революций, войн, эпидемий [6, с. 89-91]. Важно отметить, что Томассен также заостряет внимание на бездомности и глобальности как важном аспекте лиминальности в современном мире: в условиях современного общества дом все более утрачивает свою сакральность, люди более не дорожат им, поскольку не стремятся закрепиться на одном месте надолго; вместе с этим, современный человек существует в глобальном мире – мире с размытыми границами, и поэтому он как бы повисает вовне: он нигде и повсюду [6, с. 216-227].
В романе Иличевского «Матисс» события разворачиваются в постсоветской России времен 1990-х гг. Очевидно, что лиминальность здесь распространяется на все российское общество, а не только на конкретного индивида. Герой романа, ученый Королев, в этот кризисный период остро переживает кардинальные трансформации, которым подверглась его страна. Несомненно, данная обстановка вызывает у героя навязчивые переживания шаткости своего положения, нестабильности, неопределенности, бездомности.
Следует обратить особое внимание на то, что бездомность для Королева – понятие многоплановое, вызывающее сложные переживания и требующее поиска различных, разноплановых же, способов ее преодоления.
Прежде всего, для Королева подобное ощущение бездомности связано с отсутствием постоянного места проживания и берет начало в детстве, когда он жил в интернате, и продолжает преследовать его в студенчестве, отмеченном отсутствием постоянного места проживания, периодическими скитаниями по квартирам друзей, подруг, ночевками на вокзалах или скамейке в парке. Этим можно объяснить терпение и сопереживание, с которыми Королев, в отличие от своих соседей, относится к бездомным людям, часто ночующим в его подъезде [2, с. 8-9].
Со временем, под воздействием масштабных перемен, представление героя о своей бездомности усложняется, абстрагируется: ощущение бездомности Королев связывает с чувством утраты родины. Размышления ученого выстраиваются в череду вопросов, показывающих, что герой занимается поиском собственной идентичности, обеспокоен неопределенностью своего положения, отсутствием каких-либо четких представлений о будущем своей родины, страха перед неизвестным:
«Мрак убедительности и постепенности осознания окутывал его. Его путаные бредни частью сводились к распознанию себя: человек он или машина? Вот сама по себе риторическая структура всех его метаний как раз этим и занималась, обращаясь к нему самому с пыткой дознания: кто ты? Мертвый или живой? Обманутый или выброшенный? Где твоя Родина? Что грядет? Что за новая эпоха наступит на смену – рассчитаться с человеком?» [2, с. 192].
Это ощущение бездомности Королев пытается преодолеть благодаря многократным хаотичным перемещениям по Москве, выдумывая абстрактные цели, например, вникнуть в дело, раствориться, поскольку ничего, кроме прогулок, ему не остается, а «наворачивание кругов» позволяет ему пересобрать себя заново из единственно возможных физиологических ощущений взамен утраченных в сложившихся условиях прежних социальных связей и институтов, психологической уравновешенности. и вместе с тем постигнуть бездомность:
«Что еще могло создать область дома, воздушную родную улитку, в которую бы вписывалось понимание себя, – хотя бы совокупностью кинетических весов, приобретенных поворотами направо, налево, ломаной взгляда, – впрочем, не слишком путаной: в Москве нет точек, из которых бы зрение замешкалось в роскоши предпочтения. <…> И вот этот клубок пешеходной моторики, уснащенный то яростью, то наслаждением, то усталостью, и составлял прозрачную раковину, намотанную чалмой траекторий на рака-отшельника» [2, с. 192].
В-третьих, бездомность Королева можно определить как непривязанность к какому-то конкретному месту, вечную циркуляцию, текучесть и неустойчивость. Он часто меняет род своей деятельности и соответственно – места своей локации, не закрепляясь нигде, «как будто разгребал кучу хлама, поднимая, выпуская из рук бессмысленные вещи» [2, с. 136].
Так, Королев начинает свой профессиональный путь как талантливый ученый, успевший поработать в Дании и Израиле. Однако под влиянием внешних обстоятельств, связанных с трансформациями в его стране, он становится челноком, затем работает на заводе по производству телевизоров в Александрове, фирме микроскопов, репетитором по физике в Санкт-Петербурге, расклейщиком объявлений, страховым агентом, становится «рабом» Гиттиса, по поручению которого колесит по всей стране.
И, наконец, бездомность Королева доходит до гиперболизации, когда он добровольно оставляет свою с большим трудом приобретенную квартиру и становится человеком без определенного места жительства.
В романе «Орфики» события также разворачиваются в постсоветской России 1990-х гг. Герой, начинающий ученый Петр, также испытывает ощущение утраты твердой почвы под ногами и родины в целом. В метро ему не дают покоя странные, бесчувственные взгляды, словно все люди в один миг стали эмигрантами в прежде родной стране, которую поглотили неопределенность и пустота [3, с. 85].
Однако здесь, помимо вышеназванных, ярко выделяется и другой аспект лиминальности, имеющий отношение к локусу и этносу, – глобальность. Герой больше не замыкается в рамках обозначенных на политической карте государственных границ. Он готов их неоднократно пересекать. открыт к общению с представителями широкого круга национальностей, готов к культурному обмену и освоению нового культурного опыта. И как ученый стремится встроиться в наднациональные организации ученых. Все это также делает его положение менее определенным, размытым, не вписывающимся в традиционные представления о человеке и занимаемое им место. А значит, в подобной ситуации героя продолжает преследовать лиминальность.
Прежде всего, став свидетелем радикальных перемен в стране, Петр впервые испытывает ощущение открытости, того, что мир намного шире и не ограничивается пределами одного государства. Подобная открытость России создается колоритным изображением хлынувших в нее людей многочисленных национальностей, рас и культур, например, беженцев-курдов в сквере на «Пушкинской», беженцев из Анголы, Сомали, Афганистана в домах отдыха, которые продолжают соблюдать свои традиции в национальной одежде и кухне, значительно изменяя облик Москвы [3, с. 82-83].
Еще одна важная деталь, усиливающая яркость, роскошь новой жизни и демонстрирующая прекращение советской изоляции – изображение огромного количества разнообразных зарубежных товаров, которые производятся международными корпорациями и распространены во всех открытых странах, а с открытием границ попадают в Россию. Так, в романе упоминаются сигареты «Лигерос», L&M, «Честерфил», быстро истлевавшая «Магна», мороженое «Баскин Роббинс», черные джинсы-стретч, шампунь Wash&Go и др. [3, с. 84]. Это многообразие подчеркивается ставшими необходимыми в условиях рыночной экономики рекламными слоганами, которые становятся символами нового времени – времени «...«Пепси» («Новое поколение выбирает «Пепси»), «Херши-колы» («Вкус победы!»), миндального ликера в хрустальных бутылках», времени «батончиков «Марс» («Всё будет в шоколаде!»), и злачных кафе «Печора» и «Метелица» на Калининском проспекте» [3, с. 84].
Важный признак глобализации – единообразие – достигается и в новой культуре потребления, которую россияне пытаются освоить благодаря притоку огромного количества иностранных товаров. Новый, незнакомый прежде образ жизни россиян все более становится похожим на западный, хотя, разумеется, этот переход не осуществляется мгновенно и хранит следы советского способа потребления, незнакомого с одноразовыми вещами, например, с пластиковой посудой. Поэтому коробочки от «Макдоналдс» берегут и используют в качестве футляров для бутербродов, а в стаканчики от Danone после использования складывают мелочь и пуговицы [3, с. 85-86].
Наконец, ощущение глобальности мира обостряется благодаря ставшему возможным с распадом СССР открытию границ России: герой романа «Орфики» строит планы на обучение в зарубежном вузе и характеризует этот период как «время первых поездок за границу: взрывы очарования, сильного чувства, что мир един» [3, с. 85].
Кроме того, если в первом романе герой в большей степени территориально привязан к России, то в этом и в последующих его границы расширяются. Так, желая получить огромную сумму денег, чтобы избавить от ареста отца своей возлюбленной Веры, Петр становится членом криминализированной структуры и выполняет поручения вышестоящих людей, многократно отправляясь в опасные и рискованные командировки, пересекая границы иностранных государств на самолете.
После этого ему удается, как и планировалось ранее, поступить в аспирантуру американского университета, получить работу, хотя рассчитывать на постоянную позицию не приходится. Из США Петр отправляется в Гренобль, затем – в Бейрут, Кейптаун, Париж и снова в Америку, где он задерживается на несколько лет [3, с. 277]. Очевидно, что знание иностранного языка и владение востребованной технической специальностью обеспечивают ему возможность такого беспрепятственного пересечения границ и безболезненного встраивания в профессиональные научные коллективы, что, в свою очередь, ставит под сомнение важность такого социального института, как государство.
Замечу также, что в романе «Чертеж Ньютона» очередной герой-ученый, разъезжающий по международным конференциям, неоднократно отправляющийся для проведения научных исследований в разные уголки планеты, приоритетным для себя считает научное сообщество – то, что находится вне государственных границ и национальных рамок. Собственно, именно этим описанием героя и открывается данный роман:
«Я занимаюсь проблемой темной материи и много езжу по миру, принимаю участие в работе различных научных сообществ, которые монтируют свои установки в горах, поближе к космосу» [4, с. 7].
Итак, подводя итоги сказанному, можно заключить, что в творчестве А. Иличевского бездомность и глобальность, создавая обстановку неустойчивости и неопределенности, позволяют лиминальному герою, как правило, преодолеть структурные ограничения, пошатнуть представления о важности для человека таких традиционных социальных институтов, как государство и дом в его привычном понимании как привязанного к конкретному локусу и открыть новые перспективы к осмыслению дома в масштабах всей планеты.
«Nowhere and everywhere»: homelessness and globality as aspects of liminality in the works of A.V. Ilichevsky
Korotkova L.Yu.,
undergraduate of 2 course of Russian State University for the Humanities, Moscow
Research supervisor:
Shafranskaya Eleonora Fedorovna,
Professor of the Department of the Russian Literature of the Institute of Humanities of the Moscow City University, Doctor of Philological Sciences, Docent
Аnnotation. The article is devoted to the consideration of the representation of such aspects of liminality as homelessness and globality in the works of A.V. Ilichevsky. The study shows that homelessness and globality is a special form of building a hero's relationship with space and ethnicity, destroying ideas about the importance of national identity, territorial affiliation and such a social institution as the state, which is replaced by global relations.
Keywords: Ilyichevsky, liminality, homelessness, globality, locus, ethnicity.
- Геннеп А. ван. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов / пер. с франц. Ю.В. Ивановой, А.В. Покровской. М.: РАН, 1999. С. 19-29.
- Иличевский А.В. Матисс. М.: АСТ: Астрель, 2009. 347 с.
- Иличевский А.В. Орфики. М.: АСТ, 2013. 283 с.
- Иличевский А.В. Чертеж Ньютона: Роман. М.: АСТ: Ред. Елены Шубиной, 2020. 348 с.
- Тернер В. Символ и ритуал. М.: Наука, 1983. 277 с.
- Thomassen, B. Liminality and the modern: living through the in-between. Roskilde University, Denmark. 2014. Page: 216-227.
- Gennep A. van. Rites of passage. Systematic study of rituals / trans. with frants. Yu.V. Ivanova, A.V. Pokrovskaya. Moscow: RAS, 1999. Page: 19-29.
- Ilichevsky A.V. Matisse. Moscow: AST: Astrel, 2009. 347 pages.
- Ilichevsky A.V. Orphics. Moscow: AST, 2013. 283 pages.
- Ilichevsky A.V. Newton's drawing: a novel. Moscow: AST: Elena Shubina's Editorial office, 2020. 348 pages.
- Turner V. Symbol and ritual. Moscow: Nauka, 1983. 277 pagrs.
- Thomassen, B. Liminality and the modern: living through the in-between. Roskilde University, Denmark. 2014. Page: 216-227.