Аннотация. В статье рассмотрена проблема байронизма В.А. Жуковского, сходство и различие байроновской поэмы «The Prisoner of Chillon» и поэмы Жуковского «Шильонский узник», значение созданного В.А. Жуковским перевода в истории русского романтизма.
Ключевые слова: романтизм, перевод, байронизм, романтическая поэма.
В период зарождения русского романтизма, в 10-20-е гг. XIX в., огромную роль сыграло обращение русских художников слова к творчеству зарубежных авторов, в первую очередь – Байрона. В эти годы появилось такое понятие, как «русский байронизм».
Выдающийся поэт, философ, исследователь литературы Вячеслав Иванович Иванов, говоря о значении Байрона для русской культуры той эпохи, называл его «огненным крещением духа», «вестью об извечном праве и власти человеческой личности на свободное самоопределение перед людьми и Божеством» [12, c. 292]. Освоение идейно-художественного богатства произведений Байрона оказало благотворное влияние на творчество русских писателей, способствовало их поэтическому мастерству, новому видению художественного изображения жизни.
Еще при жизни английский бард стал кумиром в России. Им зачитывались лучшие умы, его восторженно переводили десятки разных людей – от гимназистов и землемеров, учителей и министров, философов и медиков до настоящих поэтов, среди которых были таланты выдающиеся, к ним принадлежал, в первую очередь, В.А. Жуковский.
Перевод В.А. Жуковским лишь двух произведений Дж. Байрона (стихотворения «Песня» («Отымает наши радости…»)» и поэмы «Шильонский узник») ни в коей мере не ослабляет его значения в «открытии» богатейших граней поэтического творчества английского поэта-романтика. Значение Жуковского в становлении жанра русской романтической поэмы через творческое «переосмысление» произведений Байрона, несомненно, осознавалось в полной мере уже современниками [4].
Судя по письму Д.Н. Блудова с сообщением об отправленных Жуковскому произведениях Байрона и записке А.И. Тургенева П.И. Вяземскому, можно сделать вывод, что знакомство русского переводчика с английским поэтом-романтиком началось в 1818-1819 гг. [5, c. 326-327, 334-335]. Но, как отмечают некоторые исследователи, Жуковский познакомился с произведениями Байрона значительно раньше, еще в 1814 г., когда русский читатель фактически еще не был знаком с творчеством английского поэта, так как знание английского языка было редкостью, а французские прозаические пересказы пришли в Россию позже. Жуковский же достаточно хорошо владел английским языком и мог читать Байрона в оригинале. Э.М. Жилякова, исследовательница творчества В.А. Жуковского, отмечает, что в библиотеке поэта была довольно большая подборка произведений Байрона, многочисленные пометы на страницах которых свидетельствуют о глубоком интересе русского поэта к творчеству английского романтика [8, c. 123].
Друзья поэта, прежде всего А.И. Тургенев и П.А. Вяземский, настойчиво побуждали Жуковского к переводам из Байрона. Так, подчеркивая сходство талантов русского и английского поэтов, П.А. Вяземский писал ему в 15 (27) ноября 1821 г.: «Ты на солнце Европейском <…> должен очень походить на Байрона, еще не раздраженного жизнью и людьми» [9, c. 415].
Раскрывая причины настойчивого обращения друзей Жуковского к творчеству Байрона, нельзя не упомянуть, каков был статус поэта в литературном процессе 10-20-х гг. XIX в. Пушкинская поэма «Руслан и Людмила» еще не написана, а корону царя поэтов Жуковский предложит своему ученику только в 1824 г. [10, c. 510-511]. В указанный же период Жуковский был увенчан ею сам (после написания «Певца во стане русских воинов»), поэтому понятно, почему именно от Жуковского ждали переводов произведений Байрона, творчество которого было знакомо русскому читателю только по прозаическим переводам на немецком и французском языках.
Перевод поэмы Байрона «The Prisoner of Chillon» («Шильонский узник») был представлен русскому читателю в 1822 г. (впервые: «Шильонский узник», поэма Лорда Бейрона. СПб., 1822), и с этого времени В.А. Жуковскому правомерно приписывают заслуги в открытии Байрона и байронизма.
Романтическая поэма «The Prisoner of Chillon» («Шильонский узник»), исторической основой которой послужило заточение в замке настоятеля одного из женевских монастырей Франсуа Бонивара, брошенного в подземелье за то, что боролся с попытками герцога Савойского подчинить Женеву, была написана Байроном 27-29 июня 1816 г., после посещения им вместе с другом П.Б. Шелли Шильонского замка. Шелли заинтересовало описание подземелий замка, Байрон же вдохновился судьбой узника Франсуа Бонивара. Поэма была опубликована 5 декабря 1816 г. отдельным изданием, вместе с другими стихотворениями Байрона. Не будучи знакомым с биографией Бонивара, Байрон сделал акцент на психологическом портрете узника, который в его изображении стал символом безвинного страдальца, названного О.А. Проскуриным «аллегорией судьбы человека в его земном существовании» [17, c. 142]. Позже, для придания исторической достоверности, после знакомства с документами о жизни и деятельности Франсуа Бонивара, Байроном были написаны Предисловие и «Сонет к Шильону».
Непосредственным стимулом для начала работы над переводом поэмы Байрона явилось впечатление от посещения Жуковским Шильонского замка 3 сентября 1821 г. Как отмечает исследователь Т.Н. Степанищева, Жуковского во время его пребывания в Швейцарии интересовали не столько достопримечательности, сколько литературные «двойники», когда у него была возможность сравнить поэтические описания с увиденным. И в Швейцарии русский поэт хотел повторить путь Байрона, поэтому чтение «Шильонского узника» было специально «приурочено» к экскурсии в Шильонский замок [20]. Об этом свидетельствует письмо Жуковского к великой княгине Александре Федоровне: «…успел я съездить на лодке в замок Шильон; я плыл туда, читая the Prisoner of Chillon, и это чтение очаровало для воображения моего тюрьму Бонниварову, которую Бейрон весьма верно описал в своей несравненной поэме» [19, c. 350].
На следующий день в дневнике Жуковского появились первые строки перевода, а стихотворная часть «Шильонского узника» была завершена весной 1822 г., когда поэт возвратился в Россию.
Предыстория описываемых в поэме событий представлена в первой главе. В ней герой повествует о своем заточении в тюрьму вместе с двумя его братьями, о смерти братьев и своем освобождении. Развитие сюжета, в котором представлены подробности содержания пленника, «тоскующего в неволе по красоте свободной жизни» [9, c. 418], и его душевные страдания, сосредоточено в остальных 13 главках. Интересные наблюдение о композиции поэмы сделаны С.А. Матяш, которая, отметив «концентричность» расположения 13 главок повести (о смерти среднего брата рассказывается в I, V и VII, а о смерти младшего – в I, III, IV, X, XIII), полагает, что повторяющееся кружение узника вокруг столба говорит о медленном угасании сознания героя-узника, о постепенном схождении его в бездну безумия, вызванного продолжительным заключением и смертью близких и дорогих людей [13, c. 6].
В чем же проявилось своеобразие творческой манеры Жуковского в переводе байроновского «The Prisoner of Chillon»? Жуковский, в полной мере сохранив гуманистический пафос байроновской поэмы, акцентирует внимание на страданиях надломленного несчастьями Бонивара и его братьев. «Художественное пространство в поэме Жуковского, как и у Байрона, – по справедливому замечанию М.А. Агафоновой, – изолированное, замкнутое пространство несвободы: и Байрон, и Жуковский прикоснулись к вечной теме: несчастье, которое заполняет жизнь, – отнимает ее, но и, будучи частью жизни, сопряженной с любимыми и любовью, несет отсвет утраченной любви и сожаление о нем, память, от которой человек не хочет или не может освободиться» [1].
В художественной структуре перевода «Шильонского узника» можно обнаружить близость поэтических систем Байрона и Жуковского. У русского поэта, как и у Байрона, антитеза «свобода – неволя» является определяющей в структуре всего произведения. Жуковский, вслед за Байроном, отразил в ней целый сплав идей, отражающих представления о полноте духовной жизни человека.
Как и Байрон, Жуковский создает особый поэтический мир, в котором большое место отводится параллелизмам и повторам, позволяющим выразить грандиозность и трагедийность многогранного мирового пространства. Например, у Байрона: «I had no thought, no feeling – none – // Among the stones I stood a stone <…> It was not night – it was not day; // It was not even the dungeon-light» [2] (Ни мысли, ни чувства не было у меня, среди камней стоял я камнем <…> Это была не ночь, это был не день; это был даже не тюремный свет; англ. – Л.Д.). У Жуковского перевод дублирует безысходность несчастного узника: «Без памяти, без бытия // Меж камней хладным камнем я; <…> То было тьма без темноты; // То было бездна пустоты // Без протяженья и границ» [9, c.43-44].
Жуковский следует за Байроном в выборе размера (перевод сделан 4-стопным ямбом с мужскими парными рифмами) и в сохранении композиции повести (14 глав).
Но есть и отличия перевода от оригинала. «Шильонский узник» Жуковского превышает байроновскую поэму на 42 стиха. Расширив текст оригинала описаниями картин природы и частично изменив исходный текст, Жуковский усилил трагическую составляющую поэмы, получившую в итоге «философское и психологическое наполнение» [9, c. 419].
Отвергая склонность Байрона к универсальным обобщениям вселенского масштаба, Жуковский, начиная с первой главы, выбирает для своего повествования доверительную интонацию, что свидетельствует о внимании поэта к конкретному человеку и его судьбе. Начиная перевод стихом, отсутствующим у Байрона («Взгляните на меня: я сед»), Жуковский сразу задает дружеский, требующий участия тон всего повествования.
Исключает Жуковский из перевода и изысканно-романтические сравнения. Например, данный фрагмент из текста-оригинала, состоящий из семи стихов и содержащий такие сравнения, как «прекрасен, как день», «день был прекрасен мне, как свободным молодым орлам», «бессонного лета длинного света, покрытого снегом дитя солнца»: «For he was beautiful as day – // (When day was beautiful to me // As to young eagles, being free) – // A polar day, which will not see // A sunset till its summer’s gone, // Its sleepless summer of long light, // The snow-clad offspring of the sun…» [2] – Жуковский переводит тремя стихами: «Прекрасный, как тот дневный свет, // Который с неба мне светил, // В котором я на воле жил» [9, c. 39].
В отличие от Байрона, который описывает только то, что видит его герой, Жуковский акцентирует внимание на чувствах несчастного узника, с ужасом наблюдающего в течение длительного времени, как любимые братья умирают один за другим, и отмечающего иллюзорность смысла своего существования. По замечанию исследователя М.А. Агафоновой, таким образом «переводчик акцентирует длительность, вневременную протяженность переживания героя, тем самым усиливая трагизм его мироощущения, усиливая трагедийный исповедальный характер» [1].
Жуковский, как и Байрон, использует антитезы жизни и смерти, свободы и тюрьмы, любви и воли, но на первый план он выводит страдание и предощущение беды: «Я цепь отчаянно рванул // И вырвал… к брату… брата нет! // Он на столбе – как вешний свет, // Убитый хладом – предо мной // Висел с поникшей головой. // Я руку тихую поднял; // Я чувствовал, как исчезал // В ней след последней теплоты; // И, мнилось, были отняты // Все силы у души моей …» [9, c. 43].
«Дневная» стихия у Жуковского приобретает торжественно-возвышенную окраску, а в поэтический текст вводятся образы, связанные с религиозной тематикой. Положительно-ценностная символика, использованная Байроном в таких определениях, как goodly, earth, sun, sunny day, в переводе Жуковского приобретает дополнительный оттенок: «сладостный день», «радующий свет», «пир земной». Для описания младшего брата Жуковский дважды использует образ «смиренного ангела», устраняет жесткие и резкие сравнения и усиливает благостную, небесную музыку чувств. При изображении душевного коллапса Бонивара, с ужасом констатирующего потерю последнего, самого любимого брата, Жуковский вводит идею Промысла, с утратой которого наступает ощущение полной опустошенности, а окружающий мир застывает в своем страшном и темном безмолвии: «То были образы без лиц; // То страшный мир какой-то был, // Без неба, света и светил, // Без времени, без дней и лет, // Без Промысла, без благ и бед, //, Ни жизнь, ни смерть – как сон гробов, // Как океан без берегов, // Задавленный тяжелой мглой, // Недвижный, темный и немой» [9, c. 44].
В последней главе и у Байрона, и в переводе Жуковского максимально обострен интерес к драматической судьбе личности, оба произведения близки глубоким проникновением поэтов в психологию человека. Но осмысление духовной драмы у поэтов различно: в отличие от романтического максимализма и горечи Байрона, Жуковский ярко демонстрирует милосердно-сострадательное отношение к несчастному узнику, который сохранил интерес к «мирному» быту. Подтвердим свои мысли фрагментами из текстов. У Байрона: «These heavy walls to me had grown, // A hermitage – and all my own! <…> // With spiders I had friendship made, // And watched them in their sullen trade // Had seen the mise by moonlight play…» [2] (Мне понравились эти мрачные стены, приют отшельника – вся моя собственность! Я был дружен с пауками и следил за ними в их мрачной работе, в игре лунного света рассматривал мышь; англ. – Л.Д.). Перевод Жуковского: «И подземелье стало вдруг // Мне милой кровлей… <…> // Паук темничный надо мной // Там мирно ткал в моем окне; // За резвой мышью при луне // Я там подсматривать любил…» [9, c. 48].
Хотя некоторые из исследователей указывали на ослабление Жуковским свободолюбивого духа «Шильонского узника» (из-за отсутствия перевода байроновского «Сонета к Шильону») в сравнении с оригиналом [6; 15; 16], тем не менее не вызывает сомнения тот факт, что перевод поэмы русским поэтом можно с полным основанием назвать относительно точным. Основной предмет изображения и у Байрона, и у Жуковского – это неимоверные страдания сильного духом человека и невозможность противостоять трагическим обстоятельствам в условиях тюремного заключения. И в оригинале, и в переводе, по справедливому замечанию А.С. Янушкевича, пронзительно ярко и максимально достоверно рассказана история разрушенной тюрьмой души [21, с. 165-166]. Кроме того, сходство поэтических систем русского переводчика и английского поэта обнаружилось, как нами уже указывалось, и в сохранении метрики и рифмовки поэмы, несмотря на их разное отношение к теме свободы [14, c. 134].
А.С. Пушкин, после знакомства с «Шильонским узником» в переводе Жуковского, в письме к Н.И. Гнедичу от 27 сентября 1822 г. из Кишинева выразил свое искреннее восхищение: «Перевод Жуковского est un tour de force (представляет собою чудо мастерства; франц. – Л.Д.). Злодей! в бореньях с трудностью силач необычайный! Должно быть Байроном, чтобы выразить с столь страшной истиной первые признаки сумасшествия, а Жуковским, чтоб это перевыразить» [18, c. 48].
В.Г. Белинский, вслед за Пушкиным, также высоко оценил блестящую работу Жуковского: «…наш русский певец тихой скорби и унылого страдания обрел в душе своей крепкое и могучее слово для выражения страшных, подземных мук отчаяния, начертанных молниеносною кистию титанического поэта Англии! «Шильонский узник» Байрона передан Жуковским на русский язык стихами, отзывающимися в сердце как удар топора, отсекающий от туловища невинно осужденную голову… Здесь в первый раз крепость и мощь русского стиха явилась в колоссальном виде…» [3, c. 209].
«Шильонский узник» в переводе Жуковского стал знаменательным событием русской литературы и критики первых десятилетий XIX в. В.М. Жирмунский отметил, что в русской литературе «Тема «узника» восходит прежде всего к влиянию Байрона – Жуковского» [8, c. 288], а метрическая форма «Шильонского узника» стала продуктивной моделью в русской поэзии [Там же, с. 289]. Использованный Жуковским размер стиха стал открытием в ритмике самого Жуковского («Суд в подземелье»), а позже получил дальнейшее развитие в романтических поэмах М.Ю. Лермонтова, например, в «Мцыри».
Поэма «Шильонский узник», переложенная Жуковским, стала первым образцом романтической поэмы и русской моделью байронической поэмы, способствовала открытию в русской литературе новых граней таланта английского романтика. Работа над переводом поэмы Байрона сыграла большую роль в формировании романтической поэтики Жуковского, становлении его жанровой системы. Именно после перевода Жуковского поэзия Байрона обрела в глазах русских писателей и читателей эмоциональное, художественное и гражданское звучание. С этого времени английский поэт-романтик действительно становится, по выражению А.С. Пушкина («К морю», 1824), «властителем дум» его поколения.
Problem of a bayronizm of V.A. Zhukovsky: translation of the poem «Shilyonsky Prisoner» of J.G. Byron
Drofa L.I.
undergraduate of 2 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Dzhanumov Seyran Akopovich
Professor, Department of Russian Literature, Institute of Humanities of the Moscow City University, Doctor of Philology, Professor
Annotation. The article examines the problem of Byronism by V.A. Zhukovsky, the similarity and difference of Byron's poem «The Prisoner of Chillon» and the poem «Shillon Prisoner» by Zhukovsky, the significance of the translation created by V.A. Zhukovsky in the history of Russian romanticism.
Keywords: romanticism, translation, byronism, romantic poem.
- Агафонова М.А. Модусы жанра поэмы в переводах В.А. Жуковского 1800-1820-х гг.: Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2011. (дата обращения: 12.04.2020).
- Байрон Дж.Г. (George Gordon Byron). Шильонский узник. (дата обращения: 12.04.2020).
- Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Изд-во АН СССР, 1955. Т. 7. 740 с.
- В.А. Жуковский в воспоминаниях современников / Сост., подгот. текста, вступ. статья и коммент. О.Б. Лебедевой и А.С. Янушкевича. М.: Наука, Языки русской культуры, 1999. 726 с.
- Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. I. С. 326-335.
- Демурова И.О. О переводах Байрона в России // Byron. Selections. М., 1973. С. 425-448.
- Жилякова Э.М. «Шильонский узник» Байрона в переводе B.А. Жуковского // Художественное творчество и литературный процесс. Томск, 1982. Вып. З. С. 114-131.
- Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л.: Наука, 1978. 424 с.
- Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Т. 4. Стихотворные повести и сказки / Сост. и ред. А.С. Янушкевич. М.: Языки славянских культур, 2009. 640 с.
- Жуковский В.А. Собр. соч.: В 4 т. М.; Л.: Гос. изд. худож. литер., 1960. С. 510-511.
- Загарин П. (Поливанов Л.И.) В.А. Жуковский и его произведения. М.: Изд. Льва Поливанова, 1883. 650 с.
- Иванов Вяч. Байронизм как событие в жизни русского духа // Вяч. Иванов. Собр. соч.: В 4 т. / Под ред. Д.В. Иванова, О. Дешарт. Брюссель: Жизнь с Богом, 1974-1986. Т. 4. С. 292-296.
- Матяш С.А. «Шильонский узник» и «Суд в подземелье» В.А. Жуковского (Особенности жанра и композиции) // Вестник ОГУ. 2002. № 6. С.4-9.
- Микитюк С.С. Проблема байронизма В.А. Жуковского // Научный вестник междунар. гуманит. ун-та. Сер. Филология. 2014. № 12. С. 132-135.
- Налимов А. Байроновский «Шильонский узник» у Жуковского // Литературный вестник. 1902. Т. 4. Кн. 5. С. 27-34.
- Неупокоева И.Г. Революционно-романтическая поэма первой половины XIX века. Опыт типологии жанра. М.: Наука, 1971. 520 с.
- Проскурин О.А. «Братья-разбойники» и «Шильонский узник» (Как и почему Пушкин сошелся с Жуковским). // Russian Literature and the West: A Tribute for David M. Bethea Stanford, 2008. Pt. I. С. 129-146.
- Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.: АН СССР, 1937-1949. Т. 13. 652 с.
- Русская старина. Т. CX. Вып. 4-6. СПб., 1902.
- Степанищева Т.Н. История байронизма Жуковского: Кириллица, или небо в алмазах: Сб. к 40-летию Кирилла Рогова // Ruthenia. Кафедра русской литер. Тартуского ун-та. (дата обращения: 12.04.2020).
- Янушкевич А.С. Этапы и проблемы творческой эволюции В.А. Жуковского. Томск, Изд-во Томского ун-та, 1985. 285 с.
- Agafonova M.A. Moduses of the poem genre in translations by V.A. Zhukovsky 1800-1820's.: Abstract dis. ... cand. filol. sciences. Moscow, 2011 (date of the address: 12.04. 2020).
- Byron J.G. (George Gordon Byron). Chillon prisoner. (date of the address: 04.12.2020).
- Belinsky V.G. Full Sobr. Op.: 13 vol. M.: Publishing House of the Academy of Sciences of the USSR, 1955. Vol. 7. 740 pages.
- V.A. Zhukovsky in the memoirs of contemporaries / Comp., Prep. text, entry article and comment. ABOUT. Lebedeva and A.S. Yanushkevich. M.: Science, Languages of Russian Culture, 1999. 726 pages.
- Ostafyevsky archive. St. Petersburg, 1899. T. I. Page 326-335.
- Demurova I.O. On Byron Translations in Russia // Byron. Selections. M., 1973. Page 425-448.
- Zhilyakova E.M. Byron's «Chillon Prisoner» translated by B.A. Zhukovsky // Art and the literary process. Tomsk, 1982. Issue. Z. Page 114-131.
- Zhirmunsky V.M. Byron and Pushkin. L.: Nauka, 1978. 442 pages.
- Zhukovsky V.A. Full Sobr. Op. and letters: In 20 t. T. 4. Poetic tales and tales / Comp. and ed. A.S. Yanushkevich. M.: Languages of Slavic cultures, 2009. 640 pages.
- Zhukovsky V.A. Sobr. Op.: In 4 t. M.; L.: State. ed. artist letter., 1960. Page 510-511.
- Zagarin P. (Polivanov L.I.) V.A. Zhukovsky and his works. M.: Publishing. Leo Polivanov, 1883. 650 pages.
- Ivanov Vyach. Byronism as an event in the life of the Russian spirit // Vyach. Ivanov. Sobr. Op.: 4 t. / Ed. D.V. Ivanova, O. Deshart. Brussels: Life with God, 1974-1986. T. 4. Page 292-296.
- Matyash S.A. «Chillon Prisoner» and «Court in the Underground» V.A. Zhukovsky (Features of the genre and composition) // Bulletin of OSU. 2002. No 6. Page 4-9.
- Mikityuk S.S. The problem of byronism V.A. Zhukovsky // Scientific Bulletin of the Intern. humanity. un-that. Ser. Philology. 2014. No 12. Page 132-135.
- Nalimov A. Byronovsky «The Chillon Prisoner» at Zhukovsky // Literary Bulletin. 1902. T. 4. Book. 5. Page 27-34.
- Neupokoeva I.G. The revolutionary romantic poem of the first half of the XIX century. Experience typology of the genre. M .: Nauka, 1971.520 pages.
- Proskurin O.A. The Robber Brothers and the Prisoner of Chillon (How and Why Pushkin Converged with Zhukovsky). // Russian Literature and the West: A Tribute for David M. Bethea Stanford, 2008. Pt. I. Page 129-146.
- Pushkin A.S. Full Sobr. cit .: In 16 vol. M.: AN SSSR, 1937–1949. T. 13. 652 pages.
- Russian antiquity. T. CX. Vol. 4-6. SPb., 1902. 758 pages.
- Stepanishcheva T.N. The history of Zhukovsky's Byronism: Cyrillic, or the sky in diamonds: Sat. to the 40th anniversary of Kirill Rogov // Ruthenia. Department of Russian letters. Tartu University. (date of the address: 04/12/2020).
- Yanushkevich A.S. Stages and problems of creative evolution V.A. Zhukovsky. Tomsk, Publishing House of Tomsk University, 1985. 285 pages.