Аннотация. В данной статье традиционный литературоведческий взгляд на образы помещиков поэмы Н.В. Гоголя дополняется и углубляется при помощи термина «двухслойная аллегория», предпосылки для введения которого складывались еще в золотом веке русской литературной критики.
Ключевые слова: Гоголь, аллегория, двухслойная аллегория, Мертвые души, критика.
«Мертвые души» требуют изучения.
В.Г. Белинский
Возникшая в XIX в. полемика вокруг «Мертвых душ» до сих пор не потеряла своей актуальности. Такие литературные критики, как Аксаков, Шевырев, Белинский, Полевой, Сенковский, показали, что взгляды на это произведение могут оказаться совершенно противоположными.
Объектами полемики можно назвать комическое в произведении, соотношение субъективного и объективного, верность отражения русской жизни и, конечно, особенности типизации, которые напрямую связаны с системой персонажей этой поэмы. Следуя пожеланию В.Г. Белинского [3], мы продолжим изучение «Мертвых душ». Нам представляется возможным рассмотреть роль двухслойной аллегоричности в интерпретации образов помещиков. Несмотря на давнюю традицию изучения творчества Н.В. Гоголя, в особенности его поэмы, следует отметить, что этот вопрос остался еще мало исследованным. В отечественном литературоведении им занимались А.В. Белозерова, А.С. Курилов, В.Ш. Кривонос, который доказывает, что любое однозначное определение не исчерпывает сущности гоголевского героя, закономерно превращающегося в антропологический символ [6], и др.
Аллегория как художественный прием играет чрезвычайно важную роль в понимании литературного произведения, следовательно, является важным объектом для интерпретации текста. «Аллегория (от греч. ἀλληγορία) – одна из форм иносказания, условная передача отвлеченного понятия или суждения посредством конкретного образа». Она широко использовалась в искусстве классицизма, которое обращалось к мифологическим образам Античности [5, с. 160-161]. А.М. Песков указывает, что суть аллегории состоит в запечатлении «умозрительной идеи в предметном образе», уточняя, что «в роли А. могут выступать отдельные лица» [9]. По Б.В. Томашевскому, аллегория мыслится как «условные предметы и явления, употребляемые для выражения иных понятий». Она предполагает «известное соотношение между сопоставляемыми значениями» [12]. А И.В. Полозова рассматривает аллегорию «как средство философского и научного познания» [10]. Нам кажется целесообразным ввести термин «двухслойная аллегория» для более глубокого проникновения в замысел автора «Мертвых душ». Это классическая аллегория, расщепленная на два слоя, расположенных один над другим. Причем нижний слой обычно труднее поддается обнаружению и содержит ключ к постижению идейных глубин авторской мысли. Предпосылки для применения этого термина как инструмента анализа поэмы «Мертвые души» складывались со времен прижизненной критики на поэму Гоголя в 1840-1850-е гг.
Анализируя систему персонажей поэмы «Мертвые души» через обращение к понятию аллегории, мы убеждаемся в точности высказывания критика К.С. Аксакова: «В поэме Гоголя является нам тот прежний, гомеровский эпос; в ней возникает вновь, его важный характер, его достоинство и широкообъемлющий размер» [2]. Действительно, это произведение достойно сравнения с античным эпосом не только благодаря определению жанра – поэма (ср. «Иллиада» – эпическая поэма). Более глубокие причины были для этого у Аксакова. Аллегоричность, возведенная в доминирующий принцип создания образа того или иного персонажа, отсылает читателя именно к традициям Античности.
Степан Петрович Шевырев в статьях, посвященных поэме Гоголя, писал: «<...> наша русская жизнь своею грубою, животной, материальною стороною (курсивом выделено нами – И.К.) глубоко лежит в содержании этой первой части поэмы и дает ей <...> с виду смешное, в глубине грустное значение». Более того, очень интересен его опыт бестиарного сравнения персонажей: «Ноздрев очень похож на собаку, которая без причины в одно и то же время и лает, и обгрызывается, и ласкается; Коробочку можно бы сравнить с суетливою белкой, которая <...> вся живет в своем хозяйстве; Плюшкин, как муравей, одним животным инстинктом, все что ни попало, тащит в свою нору; Манилов имеет сходство с глупым потатуем, который, сидя в лесу, надоедает однообразным криком и как будто мечтает об чем-то; Петрушка со своим запахом превратился в пахучего козла; Чичиков плутовством перещеголял всех животных и тем только поддержал славу природы человеческой...» [11]. Сравнение Собакевича с медведем принадлежит перу автора поэмы – в тексте был заложен ключ к трактовке первого слоя аллегоричности.
Каждый помещик представляет собой целый набор качеств, среди которых, однако, можно выделить доминирующие. Причем их будет два: одно характеризует помещика (качество первого слоя аллегории), другое – Чичикова (качество второго слоя аллегории). Итак, разберем по порядку образы каждого из пяти владельцев поместий.
Манилов отличался своей особой «сладостью» в обращении. Этому есть прямое подтверждение в тексте: «<...> сказал Манилов, явя в лице своем выражение не только сладкое, но даже приторное...» [1, с. 34]. Но с Чичиковым его роднит чрезмерная учтивость, переходящая в подобострастие: вспомним их «поединок» у двери, когда каждый хотел пропустить собеседника вперед, в итоге они влезли в дверной проем одновременно.
Коробочка слыла хорошей хозяйкой: «<...> У вас, матушка, хорошая деревенька <...> мужички на вид дюжие, избенки крепкие...» [1, c. 60]; к тому же она старается продать Чичикову мед и пеньку. Общая с Чичиковым черта – бережливость. Кстати, у героя поэмы был свой «переносной аналог», комода Коробочки – шкатулка, которой уделено немалое внимание в поэме.
Среди множества качеств Ноздрева особенно выделяются такие, как расточительность, привычка обманывать. Он отличается умением заводить друзей («Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе «ты»» [1, c. 86]). Его тяга к картам и сумятице на зеленом столе, одним словом, азарт и является качеством второго слоя аллегории. Чичиков точно так же идет на риск, ввязываясь в махинацию с мертвыми душами и производя переполох в городе и его окрестностях.
Михаил Собакевич представлен грубоватым, неуклюжим человеком. Этого мы никак не можем сказать о Павле Ивановиче Чичикове. (Как ловко он сделал entrechat; как он старался быть милым со всеми знакомыми!) Но общая черта этих двух персонажей заключена в их стремлении к физическому расширению и к психологическому захвату пространства вокруг себя. В портрете Собакевича преобладает горизонтальная ось. Гоголь отметил необычную ширину спины этого персонажа: «<...> взглянул он на его спину, широкую, как у вятских приземистых лошадей...» [1, c. 131]. Кроме того, еда составляла важнейшую часть в жизни Михаила Семеновича. Неудивительно, что его комплекция была внушительной. Цель Собакевича состояла в увеличении своего веса в обществе. Достижение этой цели повлекло бы и расширение возможностей, что, в свою очередь, интересовало и Чичикова.
Плюшкин сначала кажется нам полным антагонистом Чичикову. Например, его внешний вид, по которому Павел Иванович не мог сразу распознать, какого пола была «фигура»: «Но тут увидел он, что это был скорее ключник, чем ключница» [1, c. 144]. И не только половая принадлежность была неясна с первого взгляда, но и сословная! Главный герой поэмы вовсе не таков, когда дело касается одежды (например, фрак брусничного цвета, сделанный на заказ, выдает стремление к щегольству). В еде Чичиков разборчив, хоть и иногда приходилось есть не самое лучшее. Плюшкин же чуть ли не годами хранит засохший пряник. Он представляет собой крайнюю степень скупости. Эта черта, став его отличительной особенностью, привела к переходу его фамилии из имени собственного в ряд имен нарицательных.
Так или иначе именно она и роднит Плюшкина с Чичиковым. Однако это раскрывается далеко не сразу. Во-первых, взглянем на цитату об этом помещике: «А ведь было время, когда он только был бережливым хозяином! был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему пообедать, слушать и учиться у него хозяйству и мудрой скупости» [1, c. 146].
Итак, порядок знакомства Чичикова с помещиками – это этапы следования главного героя поэмы по пути, который указал ему отец. Обратим внимание на отцовское наставление и урок, который определил судьбу героя. Всё начинается со сладкой лести в стиле Манилова («Смотри же, Павлуша, учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай учителям и начальникам» [1, c. 287]). После лести начальству следует повышение в чине и в жаловании не за талант, а за умение выслуживаться. «Коли будешь угождать начальнику, то, хоть и в науке не успеешь и таланту Бог не дал, все пойдешь в ход и всех опередишь» [1, c. 287], – так закладываются первые кирпичики в фундамент стяжательства (соотнесение с Коробочкой, которая не отличалась умственными способностями, но всё же копила деньги). И о дружбе его отец сказал: «С товарищами не водись, они тебя добру не научат; а если уж пошло на то, так водись с теми, которые побогаче, чтобы при случае могли быть тебе полезными» [1, c. 287]. Ноздрев оказался невыгодным товарищем, а Собакевич – более надежным и потенциально полезным.
Кончается наставление отца сыну такими словами: «Не угощай и не потчевай никого, а веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете...» [1, c. 287]. Это ли не первый шаг на пути к уподоблению «плюшкиным»?
Это ли не начало пути к сохранению черствого пряника для гостя? Именно культ той самой копейки превратил бережливого хозяина Плюшкина в уродливого душой и телом скупца, чье поместье погрязло в нищете и разрухе. И именно культ копейки приведет расчетливого «бизнесмена» Чичикова к тому же, если тот не изменит стратегию своего движения по жизненному пути. То есть герою необходимо прекратить нравственное падение, дойдя до низшей точки в образе Плюшкина. Как известно, Гоголь планировал написать трилогию по типу «Божественной комедии» Алигьери, где первый том представляет Ад и духовное разложение, а далее через очищение во втором томе Чичиков должен был попасть в Рай. Критик Плетнев подтвердил мысль о взаимодополняемости образов поэмы: Чичиков «растворяется» в персонажах, каждый из них усиливает и акцентирует одну из черт его характера [7].
В результате наблюдений мы пришли к выводу, что рассмотрение хрестоматийных образов помещиков поэмы может быть углублено путем применения понятия «двухсловной аллегоричности». На наш взгляд, заявленная проблема имеет серьезную научную перспективу.
Two-layer allegoricity of characters in critical polemic around the poem «Dead souls»
Izotov K.S.,
bachalor of 3 course of the Moscow City University, Moscow
Research supervisor:
Schelokova Larisa Ivanovna,
Associate Professor of the Department of Russian Literature of the Institute of Humanities of the Moscow City University, Candidate of Philological Sciences, Associate Professor.
Annotation. In this article the traditional literary view of the charaters in Gogol’s poem is studied in greater depth by using the term «two-layer allegoricity». The prerequisite for introducing this term were even in the Golden Age of Russian literary criticism.
Keywords: Gogol, allegory, two-layer allegory, Dead souls, criticism.
- Гоголь. Н.В. Мертвые души. М., 2017. 320 с.
- Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. М., 1981. 384 с.
- Белинский В.Г. Собрание сочинений в трех томах. Т. II. Статьи и рецензии. 1841-1845. М., 1948. 932 с.
- Белозерова А.В. Платон и Гоголь: мифологема «Русь» в поэме «Мертвые души» // Вестник МГОУ. 2007. С. 30-36.
- Краткая литературная энциклопедия / Гл. ред. Сурков А.А. Т. 1. М., 1962. 1088 стб.
- Кривонос В.Ш. «Мертвые души» Гоголя: изображение человека // Известия РАН. 2012. № 1. С. 24-31.
- Критика 40-х гг. XIX века / Сост., преамбулы и примеч. Л.И. Соболева. М., 2002. 413 с.
- Курилов А.С. Мертвые ли души у героев «Мертвых душ»? // Русская словесность. 2009. № 5. С. 17-22.
- Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред. В.М. Кожевникова, П.А. Николаева. М., 1987. 752 с.
- Полозова И.В. Метафора как средство философского и научного познания: дис. ... д-р. филос. наук: 09.00.01. Москва, 2003. 346 с.
- Русская критика XVIII–XIX веков. Хрестоматия. Учеб. пособие для студентов пед. институтов по специальности № 2101 «Рус. яз. и литература» / Сост. В.И. Кулешов. М., 1978. 607 с.
- Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика: Учеб. пособие / Ком. С.Н. Бройтмана при участии Н.Д. Тамарченко. М., 1996. 334 с.
- Gogol N.V. Dead Souls. М., 2017. 320 pages.
- Aksakov K.S., Aksakov I.S. Literary criticism. М., 1981. 384 pages.
- Belinskiy V.G. Collected works in three volumes. V. II. Articles and reviews. 1841-1845. М., 1948. 932 pages.
- Belozerova А.V. Plato and Gogol: The mitheme «Rus» in the poem «Dead souls» // MSRU Messenger. 2007. Page: 30-36.
- Short Literary Encyclopedia / ed. Surkov A.A. V. 1. М., 1962.
- Krivonos V.Sh. «Dead souls» of Gogol: image of a human // RSA News. 2012. № 1. Page: 24-31.
- Criticism of 1840-s / Soboleva L.I. М., 2002. 413 pages.
- Kurilov А.S. Are the souls of «Dead souls» dead? // Russian literature. 2009. № 5. Page: 17-22.
- Literary encyclopedic dictionary / Co-editors V.M. Kozhevnikov, P.A. Nikolaev. М., 1987. 752 pages.
- Polozova I.V. Metaphor as a means of philosophical and scientific knowledge: dis. ... Dr. of Philosophy: 09.00.01. Moscow, 2003. 346 pages.
- Russian criticism of XVIII–XIX ages. Anthology. Educational manual for students of pedagogical institutes in specialty № 2101 «Russian and literature» / Ed. by V.I. Kuleshov. М., 1978. 607 pages.
- Tomashevsky B.V. Theory of literature. Poetics: Educational manual / Commented by S.N. Breutman and N.D. Tamarchenko. М., 1996. 334 pages.